Заблудшая душа
Шрифт:
– Еще бы! – восхищенно протянула Каркуша, но, спохватившись, прикрыла рот рукой.
– Но я больше всего любила гулять в тех районах, где дома старые-старые, – продолжала Вероника. – А как раз возле нас был целый квартал таких домов. Они уже настолько ветхие были, что стены начали рушиться. Целый квартал под снос. Жильцов оттуда спешно выселяли, всем новые квартиры давали… И возле каждого такого дома жильцы образовывали стихийную свалку. Не тащить же в новую квартиру всякую рухлядь! Чего там только не было! – восхищенно сказала Вероника, устремив в окно мечтательный взгляд. – Один раз кто-то выволок на улицу книжный шкаф, доверху набитый книгами! И как только тяжесть такую по лестнице тащили, до сих пор понять не могу. Паша как увидала этот шкаф, так даже рот от удивления открыла и кинулась к нему. Помню, в тот день мы еле дотащили до дома два чемодана книжек. Чемоданы там же подобрали. Я тоже тащила, – похвалилась Вероника и, помолчав немного, продолжила рассказ: – Там разные книги были, очень много дореволюционных изданий, по истории, астрономии, даже Брема «Жизнь животных» три тома откопали. Представляешь? Вообще нас с Пашей интересовали только книги и игрушки. Вернее, Пашу – книги, а меня – игрушки. Игрушек там тоже навалом было. И Паша, хоть и жили мы с ней в небольшой, метров пятнадцать, комнатенке, никогда не запрещала мне подбирать игрушки. Наоборот даже, она всегда вместе со мной фантазировала и представляла, кем был прежний хозяин какого-нибудь одноухого зайчика, сколько ему сейчас лет, чем он занимается… А дома мы тщательно мыли принесенные трофеи. Нет, книжки мы, конечно, не мыли, а только пылесосили соседским пылесосом. Многие спасенные нами игрушки нуждались в ремонте, и Паша учила меня зашивать и штопать дыры, ставить аккуратные, подходящие по тону и фактуре заплатки. Попадались нам и особо тяжелые «пациенты». Таким приходилось делать серьезные «операции». Иногда мы полностью меняли медведям, собакам и зайцам все «внутренности», заменяя старую, насквозь прогнившую вату на поролоновую стружку. И всем им, уже подлеченным, подновленным и возвращенным к жизни, находилось место в нашей крохотной, но такой уютной и живой комнатке. А знаешь, чего я никогда не смогу простить Паше? – Вероника устремила на Катю горящий гневом взгляд.
– Ну ты, кажется, говорила уже, – слегка охрипшим от долгого молчания голосом сказала Каркуша. – Того, что она дала тебе такое имя.
– Имя! – в сердцах воскликнула Вероника. – Да если хочешь знать, раньше я к своему имени вполне терпимо относилась. Мне даже нравилось, когда Паша называла меня Лавочкой. Это уже потом, когда она при ком-то из моих одноклассников так ко мне обратилась, в классе стали меня Скамейкой дразнить, а потом и вовсе на Табуретку перешли… Так и прилипла ко мне эта кличка…
– А чего же тогда ты ей не сможешь простить? – спросила Каркуша, взглянув Веронике прямо в глаза.
С каждой минутой она все больше проникалась симпатией к этой необычной девушке.
– Этих игрушек. Ведь мы вместе с ней воскрешали их с такой заботой и любовью. Я чувствовала себя настоящим доктором Айболитом. Нет, правда… И Снежок всегда спал возле них, будто охранял. Знаешь, ведь я их и в самом деле очень любила и жалела. Даже уже после того как мы с Пашей возвращали старым игрушкам жизнь, они все равно казались мне какими-то бедненькими, покинутыми, неприкаянными. И у каждой была своя история, своя тайна, трагедия, если хочешь… Не то, что у тех, что красуются на витринах «Детского мира». Новые игрушки я и по сей день терпеть не могу.
– И что же сделала Паша? – по своему обыкновению, торопила события Каркуша.
– Она не взяла их на новую квартиру, – трагическим голосом изрекла Вероника.
Какое-то время царила тишина. Каркуша просто не знала, как отнестись к словам Вероники, и боялась обидеть ее неосторожным замечанием, хотя в душе полностью была на стороне Паши. Ведь одно дело маленькая девочка, всей душой привязанная к выброшенным кем-то старым игрушкам, а другое – взрослая девушка. Наверное, когда мама Вероники оставляла на старой квартире эти игрушки, ей и в голову не могло прийти, какую реакцию ее поступок вызовет в душе дочери.
Так рассуждала про себя Каркуша. Вероника же, казалось, глубоко погрузилась в свои мысли: опущенные, слегка подрагивающие веки, отстраненно-грустная улыбка на губах. Возможно, девушка вспоминала сейчас о том счастливом времени, маленькой комнате, в которой, по ее собственному выражению, находилось место всем – и старым игрушкам, и огромному Снежку, и ей с мамой.
6
– Ну, коль уж эти игрушки были тебе так дороги, – решилась наконец нарушить молчание Каркуша, – могла бы съездить и забрать их.
– Я ездила, – глухо отозвалась Вероника. – Вначале Паша мне наврала, сказала, что отвезла игрушки в детский дом. Я стала спрашивать в какой, требовала, чтобы она назвала мне адрес, и тогда она призналась, что выбросила их на помойку. Сложила в большой голубой чемодан, который, сколько я себя помню, лежал у нас под диваном, и отнесла к мусорным контейнерам. Ты понимаешь хоть, что это предательство? – всем корпусом подалась вперед Вероника. – Она поступила с игрушками точно так же, как когда-то с ними поступили прежние хозяева. Только на этот раз еще циничней. Понимаешь?
Каркуша молча опустила голову. Хоть ей и были понятны переживания и чувства Вероники, но в душе она по-прежнему разделяла позицию Паши.
– Ну, я, короче, подхватилась и помчалась на старую квартиру. Но, если честно, надежды на то, что чемодан окажется там, где его оставила Паша, не было почти никакой. Во-первых, я не сразу поняла, что игрушек нет. Сама знаешь, что такое переезд – гора сумок, чемоданов, свертков, тюков. А когда обнаружила пропажу, Паша мне еще два дня голову этим детским домом морочила. В общем, никакого чемодана у контейнеров я, конечно, не нашла и двинула на городскую свалку. А когда оказалась там, стало ясно, что шансы найти голубой чемодан на такой огромной территории, заваленной горами мусора и разного хлама, равны нулю. В тот день я до самой ночи бродила по свалке, но от слез не видела ничего.
Девушка помолчала немного, потом вздохнула и тихо сказала:
– Да и в новой школе у меня все как-то сразу не заладилось… Я и в старую-то скрепя сердце ходила, а тут вообще караул…
– А ты в каком классе учишься? – решилась задать вопрос Катя.
– Училась, – поправила ее Вероника. – Переехали мы как раз после зимних каникул, и училась я тогда в десятом классе.
– Так ты что, бросила школу? – продолжала допытываться Каркуша.
Вероника коротко кивнула:
– Я Паше еще после девятого класса говорила, что не могу больше туда ходить. Каждый день, засыпая, с ужасом думала, что утром снова на пытку идти… Хотела в училище художественное поступить, но Паша и слышать ничего не желала, заладила одно: «Нужно получить среднее образование». Так я бы и в училище его получила… Но тогда я еще не была такой самостоятельной, привыкла во всем Пашу слушаться… А потом ей так резко не до меня стало, что, когда я перестала ходить в школу, она узнала об этом лишь тогда, когда к нам домой явился директор с моими документами под мышкой.
– А сколько ты к тому времени уже прогуляла? – участливо поинтересовалась Каркуша.
– Где-то около двух месяцев.
– С нашей бы Люстрой – так мы классную руководительницу называем, – сказала Катя, – такой номер не прошел бы. Тут же зараза трезвонить начинает, стоит только один день пропустить. А твоя классная что, ни разу даже не позвонила?
– Звонила, – вяло отозвалась Вероника. – Только Пашу мою к тому времени застать дома было уже практически невозможно. И, наверное, у администрации школы сложилось впечатление, что ребенок сам себе предоставлен. Да так оно, собственно говоря, и было, – невесело улыбнулась девушка.
– А как Паша отнеслась к тому, что тебя из школы исключили? – продолжала проявлять интерес Каркуша.
– Спокойно, – последовал резкий ответ. – Я-то, когда прогуливала, втайне надеялась на ее бурную реакцию. Хотела, наверное, таким образом привлечь к себе внимание. Это помимо того, что мне и вправду невыносимо было в эту школу ходить… Но не тут-то было. Пашутка спокойно сложила мои документы в тумбочку и сказала с невозмутимым видом: «Что ж, в конце концов, ты уже взрослый человек. Решай сама, чем дальше будешь заниматься».