Заболотный
Шрифт:
Я послушно начал кипятить шприц, но руки у меня дрожали. Тогда Заболотный мягко, но решительно оттеснил меня в сторону. Он сам вскипятил шприц, сам наполнил его сывороткой и сделал себе укол.
А потом, несмотря на все мои уговоры, спокойно и неторопливо, как всегда, закончил прививку хозяйке фанзы.
В эту ночь я не мог спать. Несколько раз вскакивал, торопливо зажигал свечу. Мне казалось, будто окликает Даниил Кириллович. Но он спал спокойно. До тех пор, пока я сам, при очередном вскакиваний, не зацепил ведро и оно своим грохотом не разбудило его.
Тут Даниил Кириллович по-настоящему рассердился.
—
Мы снова улеглись на свои походные койки.
— А я вам сказочку расскажу, чтобы поскорее уснули, — сказал в темноте Заболотный.
И по его голосу я почувствовал, что он улыбается.
— Даже, пожалуй, не сказка, а старая-престарая легенда о чуме. Чуете? Шла она однажды по степному шляху, притворившись жинкой. И встретился ей сам господь бог. «Куда ты идешь, проклятая?» — спрашивает он. Чума называет ему ближний город. «Только много не убивай там людей, помилосердствуй, — сказал господь. — Такова моя воля». И чума ему поклялась, что убьет лишь сто человек, больше ни одного не тронет. Пошли они каждый своей дорогой. И вдруг узнает господь: не сто человек погибло, а много больше. Разгневался он и вызвал к себе чуму: «Як же ты меня обманула?» А та отвечает: «Я свое слово твердо сдержала. Кто же сверх сотни умер, тот умер от страха, не от болезни». Поучительная сказочка?
Я не откликаюсь и нарочно стараюсь дышать спокойно и ровно, чтобы он подумал, будто уже сплю. Тихонько окликнув меня еще раз, Даниил Кириллович засыпает. А я лежу в темноте до рассвета с открытыми глазами.
Утром мои последние надежды на то, что, может, заражения не произошло и Даниил Кириллович останется здоров, рухнули. На пальце появилась краснота. К вечеру она уже разрослась в небольшую язвочку. Сколько раз уже видел я это зловещее начало бубонной чумы!
Когда я сделал Заболотному очередную прививку, он деловито сказал:
— Я не могу сегодня вести обход, поскольку сам заражен. Так что отправляйтесь немедленно, работы у вас нынче вдвое больше.
Это было сказано таким тоном, что я понял: возражать бесполезно. Молча собрал инструменты и вышел из палатки. Уже на улице заметил, что забыл надеть шапку, и вернулся.
Даниил Кириллович сидел за столом и что-то писал. «Уж не завещание ли? — екнуло у меня сердце. — Или прощальное письмо жене?»
Увидев меня, он нахмурился и торопливо прикрыл листочек бумаги ладонью. Но я успел разглядеть его. Он заполнял историю болезни — на этот раз свою собственную.
Надо ли рассказывать, в каком нервном напряжении прошли для меня эти ужасные дни? Как в тумане, я осматривал больных, делал уколы, отбирал пробы для анализа, а мысленно все рвался в палатку, где остался Заболотный. Но приходить в нее я мог только, как обычно: на обед или вечером, закончив работу. Один раз я попытался под каким-то предлогом вернуться среди дня. Даниил Кириллович выгнал меня из палатки, вокруг которой как неприкаянный все время расхаживал Бимбаев.
Заболотный держался бодро, но я видел, что ему становится с каждым днем хуже. На третий день после заражения рука у него плохо двигалась. И по гримасам, порой непроизвольно искажавшим
Я украдкой косился на этот листочек бумаги и со все возрастающей тревогой думал: «Что же будет написано в его последней строке. Exitus letalis?» Такую запись мне пришлось только сегодня в полдень сделать в истории болезни старика отца Куо Чун-чжоу, в хибарке которого заразился Заболотный.
Точно почувствовав, что ее главный и самый опытный противник выведен из строя, «черная смерть» перешла в наступление. На следующий день умерла и жена хозяина этой фанзы, неосторожным движением выбившая в тот злополучный день зараженный шприц из рук Заболотного.
Я не хотел говорить Даниилу Кирилловичу об этом, но скрыть не удалось. Он, видимо, догадался по моему лицу, что дела плохи, и заставил все рассказать.
Потом мы долго сидели у стола в угрюмом молчании.
— Ладно. Ей уже не поможешь, — вздохнув, сказал Заболотный и, морщась от боли, достал одной рукой из сумки тетрадь и положил ее передо мной на стол. — Давайте работать, Володя. Труд, говорят, — лучший лекарь от всех невзгод. А мы о нем последнее время как-то забыли.
Шутливым жестом строгого учителя он ткнул меня носом в раскрытую тетрадь, а сам заходил по палатке, диктуя:
— Фрукты здесь не дозревают. Лето кратковременно, ночи холодны, а ранней осенью начинают дуть с плоскогорья холодные западные ветры, приносящие зимой метели и дующие со страшной силой в ущельях. Любопытно, что, по словам местных жителей, именно с наступлением этого времени обычно прекращается сама собой чумная эпидемия…
В этот вечер мы снова засиделись долго. Под утро я проснулся и, прислушавшись к ровному, спокойному дыханию Заболотного, вдруг почему-то почувствовал, что кризис остался позади, самое страшное миновало, он выздоравливает.
Проснувшись рано утром, я не нашел его в комнате и выглянул в дверь. Бимбаев, присевший на корточки у костра, сделал мне торопливый знак молчать.
Даниил Кириллович сидел на берегу ручья и о чем-то тихо разговаривал со старой раскидистой пихтой, ласково поглаживая ее морщинистую кору. Потом его внимание привлек трубный звук, донесшийся откуда-то сверху. Заболотный вскочил на ноги и долго стоял, запрокинув голову и глядя в небо, где среди лохматых тучек тянулся к югу длинный караван журавлей.
Я не хотел ему мешать и начал тихонько помогать Бимбаеву готовить завтрак. Минут через десять Заболотный подошел к нам с большим букетом осенних астр. Глаза его сияли.
— Дуже доброе утро! — весело сказал он, сел за стол и с аппетитом принялся за еду.
После завтрака Даниил Кириллович достал свою историю болезни и, уже не таясь, а, наоборот, лукаво подмигнув мне, аккуратно вписал в последнюю графу:
«Температура нормальная. Здоров. Приступил к работе».
Хотя работа уже, к счастью, кончалась. Середина октября, пора собираться в далекий путь на родину. Новых случаев заболевания не было уже несколько дней. Похоже, что мы заставили отступить «черную смерть»! Или вовсе не мы, а пронизывающие ледяные ветры, начавшие все чаще налетать с гор?