Забудь меня

Истомина Елена

— Он всегда помогал и помогает даже своим старшим, уже полностью самостоятельным детям, думаю, не бросит и нас. Но и я тоже не буду сидеть сложа руки, напишу бизнес-план для программы самозанятости, буду торты печь, как и раньше и пряники расписные.

— Умница ты моя! — мама засмеялась, но натянуто, через силу и поцеловала меня в висок. — Остаться у вас на ночь сегодня?

— Не надо. Все хорошо. Правда. Не тревожься.

Но хорошо, нифига не было. Я впервые засыпала в этой квартире одна и как следствие, изворочалась и изревелась. Так не хватало рядом

сильного плеча, на которое можно положить голову, успокаивающего и согревающего тепла. И даже этого быстрого, формального секса с утра, мне тоже будет не хватать, как это ни странно.

И мама права, женщине с тремя детьми, мужчину найти, будет невероятно сложно. А хочется ведь! Я за эти десять лет так привыкла быть под защитой и опекой, что сейчас чувствую себя не то, что одинокой — осиротевшей. Это ощущение куда глубже простого одиночества, простой тоски и обиды. Сиротство — оно обездоливает, забирает часть самой души. Чувствую себя сейчас примерно так же, наверное, как чувствует себя человек, которому недавно ампутировали руку или ногу. Не хватает чего-то безумно важного и родного. Части самой себя. И смириться с этим невероятно сложно, практически невозможно. Можно лишь привыкнуть, очень медленно и постепенно. Вдох за вдохом, через невероятную боль в груди. Когда был рядом Кирилл, это было куда легче. Теперь же скучаю еще и по нему. Как ни странно, ничуть не меньше, чем по Михаилу.

Сейчас бы, кажется, была рада даже Сереже. Который, кстати, приносил мне в больницу передачи и приглашал просто погулять, еще раз, когда меня выпишут, но после новости о скором прибавление в моем семействе, как-то резко сдулся. В ЧС не запихнул, но писать, звонить и приносить вкусняшки, перестал.

Что ж, на него за это даже сердиться невозможно. Я бы на его месте, тоже даже и не посмотрела на отца, с которым будут проживать трое детей от первого брака, которых мне придётся содержать.

Ну и ладно. Зато скоро меня будут обнимать еще одни маленькие ручки, будет звучать звонкий, детский смех. И это мне дороже всего на свете.

Вечером звонил Кирилл:

— Как ты?

— Хорошо.

— Поговорила с отцом?

— Да.

— Как воспринял?

— Рвет на себе волосы и плачет, — хотела рассмеяться, да не вышло.

— Что ж, заслуженно. У тебя с утра токсикоза нет?

— Не было еще ни разу, а что?

— Тогда я заеду за тобой в половине девятого. Отвезу тебя на работу.

— На какую еще работу?

— Увидишь! Тебе понравиться! Я обещал тебе помогать — я и помогаю. Нашел тебе работу.

— Да кто меня возьмет? Мне через несколько месяцев уже в декрет.

— Возьмут. Не беспокойся. Выспись. Нужно выглядеть бодро и свежо.

И я старалась уснуть, честно, старалась. Но в одиночестве, это никак не выходило. А в половине одиннадцатого, еще и в дверь звонить без перерыва начали.

— Кто? — спросила стоя у двери с колотящимся сердцем. Было у меня одно нехорошее предположение, но надеялась, что вся же опять соседку муж гоняет.

— Это я, Марин! Открой!

Судя, по еле шевелящемуся языку, Михаил был в стельку.

— Не открою, уже поздно. Мы спим. Иди к себе.

— Ты не взяла трубку.

— Спала, наверное, звони раньше.

— Открой, поговорим. Приставать не буду, обещаю, мне теперь почти и нечем, приставать-то.

— Не о чем нам больше говорить! Все уже обсудили! Иди к себе!

— Ты не одна? Ты с ним уже, да? — я закатила глаза и прислонилась к двери. Похоже, это надолго. — Он любит тебя, я знаю. Всегда знал. Не замечал, думаешь, как вы переглядывались! А я все видел! Все! Интересно даже было, дашь ему, не дашь. Не давала! Молодец! Да, Мариночка! И это я тоже знаю! Папа мудрый! Папа все видит! Только ты это… Щас учти, что он такой же, как и я! Даже хуже меня! Молодой, потому что и глупый. Не умеет еще баб ценить.

— Ты, можно подумать, умеешь! — процедила сквозь зубы, так что б он не услышал.

— Я сам тебе жеребца найду. Сильного, красивого, неутомимого! Тешься, сколько хочешь и как хочешь! Я ж понимаю, что ты только в самый вкус вошла. Дело молодое! Ты только не прогоняй меня, ладно? Я с вами хочу быть! Я детей хочу видеть. Целовать их каждое утро. Завтрак вам готовить. С маленьким тебе помогать хочу! Дети, они ведь быстро растут, меняются, я ничего пропустить не хочу! Я имею право все это видеть. Своими глазами!

— Иди домой, Миш, проспись! Завтра днем приходи, все обсудим!

— Здесь мой дом! Здесь! — Миша резко перешел в агрессию, закричал и забарабанил кулаками в дверь. — Рядом с вами! Открой мне! Открой немедленно!

— Прекрати стучать! Детей разбудишь! А соседи вызовут полицию! Не позорься!

— Ты все еще моя жена! Открой.

В коридор вышли испуганные и заспанные девочки.

— Папочка, прекрати стучать! Мамочке и маленькому спать нужно.

— И нам тоже!

— Доченьки! Милые мои! Я пришел пожелать вам спокойной ночи, а ваша мама меня не пускает к вам, — голосом обиженного козленка заблеял поганец.

Алина открыла замки, распахнула дверь, и Миша буквально ввалился в квартиру.

— Да ты ж мое солнышко! Золотой человечек! — Михаил схватился за дочерей, чтобы устоять на ногах. Скучали по папе, золотые мои?

— Не успели еще, — пробурчала Анюта.

— А я по вам скучаю! Очень! Я минуты без вас прожить не могу. Я вот тут, в прихожей, на коврике посплю, ладно? — Михаил реально уселся задницей на ковер и стал снимать ботинки. — Мне лишь бы с вами рядом. Я даже как собака готов на коврике, в прихожей! Коль уж лучшего не достоин!

— Пойдем уж к нам, в комнату, — вздохнула Алина. — Только тихо себя веди, мы спать хотим.

— Вы ж мои хорошие! Вы ж мои золотые! Не бросите папку, да? Не бросите? — Михаил расцвел в пьяной улыбке и стал неуклюже подниматься. — Вы ж простите? Вы ж не как ваша мамка!

На меня бросили волчий взгляд, а мне хотелось вцепиться ему в глотку и разодрать ее к чертовой матери в клочья, что б собственной кровью захлебнулся!

Разве по-мужски, использовать так детей?