Забытая тайна

Петрова Елена Владимировна

– Арсений, вот нож, – подвигая нож, сказал дядька.

– Опять сложности: нож, а рукой не так получится, – усмехнулся Арсений.

– Да ладно, ешьте, с вашим нравом лишь бы поели, хоть ногой, – ворчал старик.

– Правильно, если бы я ногой поел, ты бы в ладоши хлопал, – рассмеялся Арсений.

– Да ну вас, – отмахнулся Иваныч.

Скоро ужин был окончен, Арсений сидел у окна и наблюдал за старой вороной, которая много лет жила во дворе, старик гремел посудой, убирая ее в шкаф.

– Ну что, мыться и спать? Или вы еще работать будете? – спросил дядька.

– Пожалуй, нет. Иваныч, а ты был женат? – задумчиво спросил юноша.

– Был… Очень давно, – тихо ответил старик.

– А где твоя жена?

– Она умерла, в тот год зима была суровая, она простудилась,

болела сильно, а потом умерла, – ответил старик, как-то очень спокойно.

– А дети?

– Детей не случилось, ты мой ребенок, сколько я уже с вами? – задумался Иваныч.

– Двадцать пять лет, отец говорил, что взял тебя на службу, когда мне было два. А тебе не скучно со мной, ведь я такой зануда? – рассуждал Арсений.

– Чего это вы сегодня? Как себя чувствуете? – забеспокоился дядька.

– Все хорошо, это я так, задумался, давай мыться и спать, – успокоил его Арсений.

– Ой, не нравится мне ваше настроение, Арсений, на днях отец приезжает, у вас все готово? – занося юношу в ванную комнату, спросил дядька.

– Да, все готово, я расшифровал ему все письмена, что он просил. А настроение нормальное, иди, я сам, – садясь на стульчик в душевой, ответил Арсений.

Струи теплой воды ласкали его бледное, но накачанное тело, если бы не тонкие изуродованные ноги, его фигура была бы похожа на идеальную античную скульптуру. Юноша сидел неподвижно, опустив голову, казалось, он впитывал влагу всем телом. Время будто замерло и остановилось.

– Арсений, у вас все хорошо? – внезапно заставил его очнуться голос Иваныча, донесшийся из-за двери.

– Да, еще минутку, – грустно ответил Арсений и принялся намыливать уставшее тело.

Утром Арсения разбудили быстрые шаги по коридору.

– Иваныч, кто там? – крикнул юноша, садясь на край кровати и помогая руками свесить ноги.

Тяжелая дверь распахнулась, и на пороге появился дядька, он выглядел озабоченным.

– Отец звонил, сегодня к вечеру будут! Вот, привожу дом в порядок, мы с тобой изрядно заросли грязью, и комнату его надо приготовить, – суетливо отчитался Иваныч.

– Все как всегда, барин приезжает, канделябры начистить надо. Ладно, иди, я сам, коляску только мне подкати. И завтракать я не буду, – усмехаясь, сказал Арсений.

– Опять, ну хоть вы мне душу не мытарьте, – плюнул с досады Иваныч и поспешил на кухню.

– Ладно, поем, – рассмеялся Арсений ему вслед.

Ловко перекинув себя в кресло, Арсений направился в ванную, закончив утренний туалет и, покопавшись в шифоньере, достал свежую рубаху. «Надо опрятно выглядеть, а то вновь будет куча замечаний. Человек должен быть дисциплинирован во всем», – бурчал себе под нос Арсений слова отца. Затем он сел за письменный стол, пересмотрел бумаги и, удовлетворенный, захлопнул папку.

– Все готово, отец должен остаться доволен, три месяца работы в этой маленькой папочке. Да, умели люди в былые времена мыслить, – поправляя листы в папке, говорил Арсений.

Отец всегда оставался для юноши загадкой. Он жил отдельно, постоянно был очень занят, приезжал и уезжал, когда возникала необходимость. В детстве, будучи совсем мальчишкой, Арсению хотелось прижаться к отцу, почувствовать его тепло, ощутить исходящую от него силу и уверенность. Он мечтал, чтобы отец проводил с ним больше времени, чтобы они вместе ходили гулять и играли бы в разные игры, чтобы отец отвечал на его многочисленные «А почему?», а вечером читал увлекательную книжку о приключениях, путешествиях и неизведанных фантастических мирах. Но отцу всегда было некогда, он совсем не интересовался жизнью сына, вел себя по отношению к нему отстраненно и холодно. Постепенно Арсений к этому привык, хотя, даже став взрослым, он не переставал нуждаться в общении с отцом, который казался ему недосягаемым. А вот Иваныч всегда был рядом, он и ухаживал за мальчиком в детстве и, как мог, старался его воспитывать. Иваныч настойчиво заставлял Арсения заниматься упражнениями, надеясь, что это поможет ему когда-нибудь встать на ноги.

Иваныч тоже часто был занят, а то и вовсе уезжал на целый день в город по делам, но его хлопоты были просты и обыденны – уборка, приготовление пищи, хозяйство (во дворе жили курочки, а рядом находилась пасека). Несмотря на это, у дядьки всегда находилось время ответить на вопросы Арсения, пошутить, поговорить, да и к домашним делам дядька по возможности старался ненавязчиво привлечь юношу.

Когда Арсений оставался один дома, то часто разговаривал сам с собой. Тишина всегда угнетала молодого человека, звенела в ушах, необъяснимая тревога сдавливала грудь, детские страхи одиночества заставляли его говорить вслух. Он смотрел в окно, прерывая работу на несколько минут, мурлыкал себе под нос одну мелодию. Арсений ее слышал когда-то очень давно, но никак не мог вспомнить, кто и где ее исполнял. Нежный женский голос напевал: «Мой сыночек-озорник, спать сыночек не привык, я возьму со сном мешок, убаюкаю чуток». Смутное волнение и тревога поднимались в его душе, какие-то неуловимые образы возникали в воображении юноши, когда он вспоминал этот мотив. Арсений вновь и вновь повторял нехитрые слова и мелодию за голосом, и ему становилось спокойнее. Казалось, что женщина обращается именно к нему, успокаивая, убаюкивая своим пением.

Телевизора в доме не было, телефон находился в комнате Иваныча, куда Арсений никогда не заглядывал, связи с внешним миром просто не существовало. Да и был ли тот мир вообще? Арсений знал, что за массивными воротами ограды находилась дорога, ведущая в город. Но он никогда не видел этого города, а знал о нем лишь по рассказам Иваныча. Старик рассказывал о плотных потоках машин и не менее плотных потоках людей на улицах, об устремляющихся к небу высотках, о сверкающих огнями огромных торговых центрах и о манящих пестрым разнообразием витринах бутиков и салонов… О многом еще рассказывал Иваныч, но воображение юноши с трудом рисовало эти картины, а еще тяжелее ему становилось от осознания своего одиночества, от понимания того, что ему никогда не увидеть всего великолепия города.

Отец был категорически против связи сына с миром: «Ничего нужного для работы по телевизору не транслируют и по радио тоже, все это только информационный мусор, засоряющий разум и мешающий мыслить». Сколько Арсений помнил себя, он всегда находился в этом старом каменном доме, словно в заточении, а заброшенный парк и черная ворона были такими же древними, как и сам дом. Учителя приезжали к нему, жили в доме, поочередно обучая всем необходимым наукам. Юноша отлично владел древними языками, хорошо разбирался в основах филологии и языковедения, глубоко изучал античную и мировую историю и литературу, много знал о религиях мира, а о математике, физике, химии, биологии и остальных науках имел только поверхностные представления – только то, что могло помочь его переводам. Музыку ему запрещали слушать с детства: «Бесполезное занятие. Мысли человека должны быть собраны и конкретизированы, музыка расслабляет и делает человека беспомощным. А тебе некогда расслабляться, у тебя масса дел: учеба, переводы, изучение языков, ты должен все успевать, каждая минута должна быть распланирована и использована с пользой», – говорил отец с самого раннего детства. Арсений ненавидел эти наставления, но ослушаться боялся, он был далек от мира, и редкие встречи с отцом хоть както скрашивали его отшельничество. Арсений любил отца, однако боялся показать ему свои чувства, тот был слишком суров и даже жесток, но юноша привык к этому и любил его безусловно, вопреки всем укорам и высказываниям. Вот и сегодня он ждал его и робел: а вдруг отцу не понравится его работа? Целых три месяца он корпел над древними текстами, работал и ждал, что приедет отец и, может быть, в этот раз оценит его упорство.

Надев светлую рубашку и заправив ее в тщательно отутюженные черные брюки, Арсений направился на кухню.

– Что у нас с завтраком? – улыбнулся он Иванычу.

– Погодите чуток, – метался по кухне дядька.

– Ну вот, в кои веки я собрался поесть, а тут задержки, – наблюдая за суетой, шутил юноша.

– Все готово, сейчас, сейчас, – накладывал кашу в тарелку запыхавшийся Иваныч.

– Сам-то поешь, – позвал Арсений.

– Какая еда, у меня еще уйма дел, – ответил дядька.