Забытое королевство

Гуляр Петр

Само собой, по поводу свадьбы старшего мужчины в Лхасе разразился скандал. Правящая церковь Тибета, Гелугпа, она же — Желтая, или Реформистская, секта, требует от своих лам и трап строжайшего обета безбрачия. Однако тибетцы — люди горячие и страстные, и многие из них становятся монахами не столько из религиозного пыла, сколько потому, что монашество в теократическом тибетском обществе остается практически единственным способом заручиться уверенностью в будущем и сделать карьеру. Каждая семья, в которой есть двое или больше сыновей, отсылает одного из них в монастырь с теми же надеждами и по тем же причинам, по которым бедная семья в Европе или в Америке послала бы мальчика учиться в университет. В этом отношении Тибет — очень демократичная страна. Правит в ней, по сути, духовенство, и не существует никаких препятствий, которые могли бы помешать бедному, но умному и амбициозному монаху дослужиться до наивысших государственных постов. Если ему хватит таланта, он может стать и регентом. Между прочим, покойный Ретинг тоже происходил из семьи бедняков. Прилежная учеба, мудрость и целеустремленность — вот

и все, что требуется для блестящей карьеры.

Важно также вести высокоморальную и воздержанную жизнь. Монах может позволить себе некоторые вольности, однако при условии, что они не выйдут на поверхность. Публичное ухарство не допускается — аморальные поступки незамедлительно и строго наказываются. Таким образом, открыто женившись, мой друг, лама-сенешаль, совершил смелый, но в то же время безрассудный и возмутительный поступок. Я всегда подозревал, что в глубине души он чувствовал себя расстригой. Конечно, в Лицзяне ему жилось намного свободнее. Все лицзянские ламаисты принадлежали к старой, дореформенной Красной секте (Кармапа), которая вместе с сектами Сакья и Бон (Черной сектой) и составляла дореформенную церковь Тибета. Ламы Красной секты ограничивают себя намного меньше. Они едят и пьют все, что пожелают, и могут заводить жену и детей — не позволяется только, чтобы жены селились вместе с ними в монастыре. Однако лама может перевезти в свою хорошо обставленную монастырскую квартиру стареющего отца или овдовевшую мать, и они помогают ему с готовкой, уборкой и стиркой, пока сын-священник погружен в молитву или учение.

Мои визиты радовали обоих лам, а я получал огромное удовольствие от общения с их аристократическим семейством. Запинаясь, я говорил с ними на своем неуклюжем тибетском, что неизменно приводило их в восторг — хозяйка дома радостно хлопала в ладоши, когда мне удавалось довести до конца особенно длинное предложение, обычно не без помощи словаря, который я всегда носил с собой. У меня возникла было мысль, что такое одобрение с их стороны, возможно, на самом деле является мягкой формой насмешки, однако они заверили меня, что это не так. По их словам, они радовались не тому, что иностранец говорит на их языке, — это было им не в новинку, так как они уже встречали путешественников и миссионеров, говоривших по-тибетски, — но тому, что я произносил немногие известные мне фразы на подлинном лхасском диалекте, с использованием правильных форм и выражений особого учтивого языка, которым следует пользоваться при общении с ламами и представителями высшего тибетского общества. Я пояснил, что тибетскому языку я обучался во время поездки в Дацзяньлу у утонченного лхасского аристократа, а позднее успел попрактиковаться в беседах с князем и великим ламой Литана, а также с великим ламой из Дранго. Услыхав, что я был знаком с такими уважаемыми ламами, семья прониклась ко мне еще большей симпатией.

Старший лама почти не выходил из дому. Он страдал от кожного зуда, который я определил как разновидность экземы, а также от ревматизма. Я пытался помочь ему при помощи доступных мне лекарств, за что он всякий раз горячо меня благодарил. Обычно я приходил утром и проводил час-два, наслаждаясь атмосферой изысканного тибетского дома. Семья жила на широкую ногу и держала множество слуг. Гостиная была обставлена дорого и с хорошим вкусом. Ее заполняли кушетки и стулья, устланные редкими и красивыми коврами; инкрустированные медные чайники с тибетским чаем грелись на жаровнях, отполированных до такого блеска, что в рассеянных солнечных лучах, пробивавшихся через резные ставни на окнах и дверях, их рыжие бока пылали, словно залитые огнем. Чай здесь пили исключительно из нефритовых чашек с изящными филигранными крышечками из золота и серебра. На стене над алтарем в обрамлении шелковых шарфов висел большой фотопортрет покойного хозяина моих друзей в молодости. Ниже на алтаре стоял массивный золотой реликварий с фотографией молодого далай-ламы. Какие бы разногласия и интриги ни существовали между различными церквями Тибета либо между церковью и государством, далай-лама, король-бог, всегда остается выше политики, доктрин и фаворитизма. Он — верховный глава всех церквей, сект и государства. Все любят и почитают его, и все хранят ему верность.

Маленький Аджа Пэнцо (князь Аджа) играл с няней или с другими слугами. Это был очень ласковый мальчик. Иногда во время наших послеобеденных «коктейлей» у г-жи Хо он в сопровождении няни заглядывал к ней в лавку, чтобы купить конфет. Он с удовольствием забирался ко мне на колени и всегда просил отпить глоток-другой из моей чашки со сладким иньцзю. Поскольку все дети в Лицзяне пили, как маленькие лошадки, я без задней мысли давал ему выпить полчашки. Однако позднее мать мальчика попросила меня больше так не делать, поскольку выяснилось, что он каждый раз пьянел и плохо вел себя дома, бросаясь с кулаками на мать, отца и няню.

Наси и другим тибетцам очень льстило присутствие среди них такой аристократической тибетской семьи. Сенешаля и его наставника постоянно приглашали в гости и устраивали в их честь званые ужины. В благодарность за гостеприимство эти двое господ в один прекрасный день устроили поистине королевский вечер, на который был официально приглашен и я. Начало вечера, согласно обычаю, было назначено на три часа пополудни. Но только последний дурак заявился бы в три. Слуги трижды обходили приглашенных, созывая их на вечер, и около шести мы наконец явились. Весь дом преобразился. Стены скрылись за красными шелковыми шпалерами, а пол был устлан красными шерстяными ковриками. Скамейки и стулья были покрыты бесценными коврами. На семи или восьми круглых столиках, отведенных для наиболее почетных гостей, стояли нефритовые чайные чашки на золотых подставках и с золотыми крышками. Небольшие чашечки для вина были из резного золота, ложки — из серебра, а палочки для еды — из слоновой кости. В центре каждого стола на золотых и серебряных блюдах были сервированы арбузные, тыквенные семечки и миндаль, чтобы гости могли перекусить, пока не настало время ужина. Хозяйка дома вышла к нам в полном дворцовом убранстве, увешанная тяжелыми золотыми украшениями. Ее муж и лама нарядились в куртки с золотым шитьем. В доме неожиданно появились еще несколько элегантно одетых тибетских дам и господ. Вечер походил на сцену из «Тысячи и одной ночи». Сам ужин конечно же состоял из блюд китайской кухни — его заказали у знаменитой местной поставщицы, также именовавшейся г-жа Хо. Крепкое вино нескольких сортов, заказанное в более чем достаточных количествах, разливали из золотых и серебряных чайников.

Тибетской кухни как таковой не существует. По причине ограничений, налагаемых религией этой страны, тибетская пища отличается редким однообразием и, как правило, плохим качеством приготовления. Тибетские женщины, несмотря на всю свою привлекательность и ловкость в торговых и денежных делах, готовят очень плохо, и еда у них выходит совершенно несъедобная. Может показаться, что я делаю слишком огульное обобщение, однако все так и есть. Мне не раз предоставлялся случай оценить результаты усилий тибетских дам, и, несмотря на голод, мне так и не удалось усвоить ни одно из приготовленных ими блюд. Бифштексы из яка не брал ни один нож — их можно было разве что рубить топором; жареная картошка оставалась сырой внутри, а суп представлял собой натуральные помои, в которых плавало нечто неописуемое. В Гардаре, что в провинции Сикан, мне пришлось два месяца прожить на еде, которую готовили тибетские женщины племени морова, и к концу этого срока я едва не испустил дух. Они ежедневно варили суп из почти не мытой свиной требухи, сушеного гороха и брюквы. За неимением иной еды мне приходилось питаться этим супом, и только частые визиты в соседний монастырь спасли меня от полного истощения.

Подобно богатым англичанам, решавшим свои кулинарные проблемы путем найма французских поваров, в тибетском высшем обществе пользовались помощью поваров китайских. Таким образом, то, что сенешаль Ретинга заказал по поводу праздника китайский ужин, было более чем естественно. Он явно дал г-же Хо карт-бланш, поскольку переменам блюд, казалось, никогда не будет конца. Мы сели за стол в семь, а встали из-за него, думаю, не раньше одиннадцати. Подавались все дорогостоящие и изысканные блюда, какие только можно было приготовить из доступных в Лицзяне продуктов, хотя количество этих продуктов на самом деле было не так уж велико. Так, среди угощений была курица в бульоне, жареная курица и печеная курица, а также теми же способами приготовленные утка, свинина и рыба. Еды осталось столько, что слуги наверняка еще пару дней ее доедали. Вино лилось рекой, похоже, даже чересчур щедро, поскольку многие гости уже готовы были сползти под стол. Им заботливо помогали слуги, сопровождая их по домам. Так или иначе, это празднество стало главным событием сезона. И если в самом угощении ничего неожиданного для гостей не было, то по крайней мере всех приятно удивило количество поданной еды. Но больше всего гостей впечатлило богатство этих тибетских аристократов.

Сенешаль с наставником вспоминали о Лхасе с ностальгией. Они сознавались, что ужасно скучают по дому. Настоящий тибетец не может быть счастлив, если ему не удается хотя бы изредка созерцать Священный город и бога-короля. Увы, от родины их отделял слишком большой разрыв во времени и в пространстве. Они конечно же признавали, что в Лицзяне им живется приятнее, свободнее и беззаботнее. В Лхасе высокопоставленным чиновникам приходится намного труднее. Каждый день перед рассветом они обязаны являться в палату государственного совета на аудиенцию с регентом и другими министрами. Вне зависимости от того, есть ли в этот день работа, им нужно сидеть в палате и церемонно прихлебывать из чашек тибетский чай. Этот строгий порядок, по их словам, в действительности существовал для того, чтобы все действия и перемещения могущественных и влиятельных лиц государства оставались на виду. Без такого надзора какой-нибудь крупный феодал мог легко ускользнуть в область, над которой он имел власть, и организовать там восстание — не столько против далай-ламы, которого любила и почитала вся страна, сколько против регента, который многим фракциям был не по душе. Ситуация в Тибете была аналогична довоенной ситуации в Японии, когда страной руководил не император, а люди, имевшие доступ к его персоне и проворачивавшие от его имени всевозможные дела.

Однако сенешаль с наставником не сидели на месте без дела, ожидая у моря погоды. Я помимо воли заметил, что они непрерывно получают и отправляют письма и телеграммы — в доме то и дело объявлялись гонцы из Цамдо и Коконора, а возможно, и из Лхасы. Очевидно, они строили тайные планы и плели интриги с целью реабилитироваться и обелить себя в глазах далай-ламы и его администрации. Я недостаточно долго прожил в Лицзяне, чтобы узнать, что с ними в итоге произошло, но еще до моего отъезда эту милую семью постиг тяжелый удар. Маленький князь Аджа заболел. Я осмотрел мальчика и заключил, что речь идет об обыкновенной простуде, прописав ему несколько таблеток аспирина. По прошествии недели ему стало намного лучше. Однако родители бедного ребенка, наслушавшись невежественных соседей, решили ускорить его выздоровление при помощи курса инъекций, рекомендованных одним шарлатаном из Хэ— цзина. Этот лжедоктор раструбил по всему Лицзяну, что его уколы практически мгновенно лечат все и всяческие болезни. Ничего мне не сказав, отец ребенка позвал этого негодяя, который за день успел сделать бедному мальчику шестнадцать уколов — мне так и не удалось выяснить, чего именно. К наступлению ночи маленький князь умер.