Забытое королевство
Шрифт:
Совсем иной характер имело мое знакомство с племенем из Сянчэна. Один друг-наси сообщил мне, что в Лицзян прибыл очень богатый и влиятельный сянчэнский лама, который остановился в одном из роскошных особняков неподалеку от дворца короля Му. Мой друг решил, что мне наверняка интересно будет с ним познакомиться и что мне стоило бы наведаться к нему, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Понизив голос, он добавил, что лама руководит крупным монастырем в самом центре Сянчэна, монахи которого — известные бандиты. Самое интересное, прибавил он, что этот самый лама и его монахи всего несколько месяцев назад подстерегли в засаде и ограбили караван из ста пятидесяти лошадей, а теперь лама привез на продажу в Лицзян заново упакованный краденый товар. Поговаривали, что некоторые из городских купцов получили из Лхасы сообщения с просьбой следить, не появятся ли в продаже товары, которые можно опознать как принадлежащие определенным перевозчикам из Лхасы. В этом случае неминуемо разразился бы большой и громкий скандал. В такой-то наэлектризованной атмосфере я и отправился в сопровождении моего друга с визитом к ламе-торговцу. Пройдя через лабиринт коридоров и веранд, мы очутились в просторном помещении, где этот большой человек восседал, скрестив ноги, на богатых коврах, постеленных поверх возвышения посреди комнаты. Перед ним дымилась жаровня, на которой грелся огромный инкрустированный медный чайник с тибетским чаем. Вопреки моим ожиданиям, лама не поднялся мне навстречу, но указал на ковер рядом с собой, приглашая меня сесть, — очевидно, он не счел меня настолько важной персоной, чтобы демонстрировать ради меня хорошие манеры. Будь я человеком чувствительным, я бы немедленно вышел из комнаты, однако поднимать бурю в стакане воды мне не хотелось. Я всегда старался избегать таких конфликтов, даже ценой небольшого ущерба для моего достоинства. Лама был крупным, очень сильным мужчиной. Он смотрел на меня пронизывающим, испытующим взглядом. На нем была шелковая куртка золотисто-желтого цвета, соответствующая его положению ламы, и винно-красный монашеский халат, завязанный вокруг талии. Голова его была выбрита. Со скучающим видом он предложил мне тибетского чаю в новенькой деревянной чашке, инкрустированной серебром, и выпил немного сам. Мы поднесли ему в знак доброй воли и уважения традиционную кхату — шарф из белой газовой материи — и поприветствовали его. Мой друг рассказал ламе, кто я такой и чем занимаюсь в Лицзяне. Узнав, что я не миссионер и не государственный чиновник, лама смягчился; глаза его подобрели, и он принялся жизнерадостно болтать о том о сем. В конце концов он отдал строгую команду одному из монахов, который тут же выбежал из комнаты.
— Вы оба мне нравитесь! — взревел он. — Давайте выпьем!
Монах вернулся с полным кувшином белого вина; появились чашки, и мы начали произносить тосты в честь друг друга, закусывая канбаром — полосками сушеного ячьего мяса. Так мы просидели, должно быть, не меньше часа, замечательно проведя время с этим необычным ламой.
Примерно через неделю до нас донеслись слухи, что товар ламы продается как нельзя лучше вследствие умелого руководства г-жи Хо, ловкой посредницы с обширными связями. Ей удалось заработать на сделке многие тысячи долларов, умело сбив назначенные ламой цены осторожными намеками на сомнительное происхождение его товара. Мы с другом были немало удивлены, получив в один прекрасный день приглашение на ужин у ламы, а перед отъездом он еще раз зазвал меня к себе, чтобы выпить со мной тет-а-тет. Как выяснилось, я ему понравился, и он предложил мне съездить вместе с ним к нему в монастырь. Я решил, что и в этом случае лучше всего сработает честность. В ответ я сказал, что высоко ценю его приглашение и сам давно хотел повидать его неизведанные края, однако не готов с открытыми глазами идти навстречу собственной гибели, поскольку надеюсь еще некоторое время задержаться на этом свете. Лама ответил, что мог бы меня защитить, однако уверенности в его голосе я не услышал.
Как-то раз я был заинтригован появлением на улице неподалеку от Двойного Каменного моста тибетской женщины в роскошном наряде, которую на почтительном расстоянии сопровождали две более скромно одетые дамы — очевидно, ее свита. На ней была вышитая золотом шляпа в виде полуконуса, расшитая золотой парчой куртка и юбка в форме колокола, также из вытканной золотом ткани. Роста она была среднего и выглядела лет на три— дцать. Лицо ее нельзя было назвать ни красивым, ни уродливым; глаза у нее были холодные и властные, и держалась она с большим достоинством. Я уважительно поклонился ей, на что она ответила простым кивком. Позже я встречал ее еще несколько раз, однажды — в компании тибетца огромного роста в настолько же великолепном наряде. На нем была похожая шляпа с золотой вышивкой, роскошная шелковая куртка пурпурного цвета, подпоясанная поясом с золотыми и серебряными украшениями, короткий меч в серебряных ножнах и черные плисовые брюки. Его волосы не были заплетены в косы, как обычно у тибетцев, — черные локоны свободно рассыпались по плечам. Лицо у него было округлое, с ярким румянцем, глаза большие. Зубы поражали своей белизной. В детстве я несколько раз видел ростовой портрет Петра Великого, навсегда врезавшийся мне в память. При виде громадной, атлетической фигуры этого великолепного мужчины с таким же округлым лицом и румяными щеками, большими глазами и черными локонами до плеч я был потрясен его сходством с царем, давно отошедшим в мир иной. Даже одежда его напоминала платье той эпохи. В тот же вечер после ужина я поспешил в винную лавку г-жи Хо и описал ей странную пару. Она рассмеялась.
— Она — правящая герцогиня из Сянчэна, а он — ее последнее приобретение.
— Вам не кажется, что у нее довольно-таки строгий вид? — спросил я.
Г-жа Хо налила себе и мне еще по чашке иньцзю и затем ответила:
— О да. Говорят, они уже ссорятся, как кошка с собакой.
— Забавно. Он такой сильный мужчина, — заметил я.
— Ну, не все то золото, что блестит, — с загадочным видом произнесла г-жа Хо и пошла навешивать на окна ставни.
На следующий день я повстречал своего друга-наси — того самого, который познакомил меня с ламой-бандитом. Я описал ему сянчэнскую герцогиню.
— О, я ее довольно хорошо знаю, — отвечал он. — Это богатая, влиятельная женщина, а в Лицзян она приехала, чтобы поразвлечься. Пойдемте со мной, я вас познакомлю, — предложил он. — Кстати, поговаривают, что она собирается развестись с нынешним мужем. Возможно, вы ей подойдете в качестве следующего кандидата, — пошутил он, едва заметно подмигнув.
Герцогиня приняла меня благосклонно. Она восседала на драгоценных коврах в окружении дам из своей свиты. По ее требованию слуги принесли вина, и завязалась беседа. Время от времени я называл ее «ван мо» («могущественная женщина») — официальным титулом, который используется по отношению к принцессам и герцогиням. Она была очень довольна.
— О могущественная женщина, — сказал я наконец, — вам повезло найти такого прекрасного супруга…
Еще не окончив предложения, я осознал, что допустил ужасную оплошность. Герцогиня рассердилась, щеки ее побагровели.
— Вы явились сюда за тем, чтобы меня оскорблять? — сухо спросила она.
Я был так смущен, что не знал, как отвечать.
— Наверняка вам рассказали обо мне какую-нибудь гадкую сплетню, — в гневе продолжала она. — Прекрасный супруг — лучше и не скажешь! — передразнила она меня. — Да, он хорош собой, но муж из него никудышный! — Голос ее чуть не срывался на крик. — Я дала ему две недели на то, чтобы восстановить свою мужскую силу, — ярилась она. — Иначе я вышвырну его за порог!
Чувствовалось, что она на грани истерики. Я рассыпался в извинениях, и мы выпили еще по чашке вина. Я напомнил ей, что в Лицзяне имеется врач западного типа и несколько аптек — мудрым применением определенных восстанавливающих средств хороший доктор вполне мог бы вернуть им счастье супружеской жизни. Она скептически покачала головой.
Недели через три я случайно наткнулся на беднягу «Петра Великого» на улице. Вид у него был подавленный и растрепанный, глаза опустевшие. Не обменявшись со мной ни словом, он скрылся в таверне. Я зашел к своему другу-наси.
— Разве вы не слыхали? — удивился он. — Она его все-таки выгнала. Теперь она уехала, а бедняга остался ни с чем — придется ему перебиваться самому.
Мне нравились тибетцы народности кампа, приезжавшие в город по нормальным, законным делам. В уличной или рыночной толпе эти великаны всегда бросались в глаза. Благодаря пушистым шапкам из лисьего меха они казались еще выше. Это был дружелюбный, приветливый и донельзя щедрый народ. В традиционных шапках они выглядели очень мужественно, однако без шапок имели несколько странный вид. Волосы у них были заплетены во множество мелких косичек, обернутых вокруг головы и подвязанных красными лентами, из-за чего они, в моих глазах, очень напоминали вагнеровских героинь — какую-нибудь Брунгильду или Кримхильду, переодетую в мужское платье. Я принимал некоторых из них в гостях. Их лица, загоревшие под жестоким высокогорным солнцем и огрубевшие под пронизывающим ветром, обычно были смуглыми до черноты, однако под одеждой, как мне довелось по случаю заметить, кожа у них была восхитительно белая и нежная, как бархат. Они никогда не мылись, но на ночь всегда натирались маслом. Естественно, именно поэтому кожа их оставалась мягкой, однако после такого гостя простыни становились настолько черными и так пропитывались маслом, что приходили в полную негодность — отстирать их было невозможно; запах пригоревшего масла не выветривался в доме еще много недель.
Высокопоставленные тибетцы из Лхасы любили ездить в Лицзян как по делу, так и для отдыха, невзирая на дальнее расстояние. Тибетцы — заядлые путешественники, а караванное путешествие по Тибету, при правильной организации дела, — очень приятное занятие. Но одна аристократическая тибетская семья из Лхасы в итоге поселилась в Лицзяне. Семья включала двоих мужчин, женщину, ребенка и некоторое количество челяди. Это были мягкие, тихие люди, очень учтивые и тактичные. Один из мужчин был низкорослым, полным и бородатым. Обычно он носил пурпурно-красную тунику, подпоясанную кушаком, и желтую шелковую рубашку, что намекало на связь с религиозной организацией. Его компаньон также не вышел ростом. Волосы у него были коротко острижены, он тоже носил бороду, а его несколько аскетическое лицо выдавало незаурядный ум. Он ходил в одежде ламы, однако обычный для ламы плащ надевал редко. Женщина была высокая, очень белокожая и красивая. Одевалась она как лхасская аристократка высокого ранга и носила традиционный передник из полосок разноцветного шелка. Мальчику было около пяти лет, и должен сказать, что более красивого тибетского ребенка я никогда не видел. Несмотря на свой возраст, он щеголял в полноценном костюме тибетского мужчины, включая высокие сапоги и миниатюрный кинжал. Жили они у Двойного Каменного моста. В должный момент я был им представлен, и мы очень подружились. Окольным путем, от друзей и г-жи Хо, ставшей женщине конфиденткой, я узнал, что мужчина постарше и в самом деле лама. Это был сенешаль Ретинга, перерожденца из школы Сакья (Белой секты), одного из четырех титулярных королей Тибета. Его друг, мужчина в платье ламы, был при Ретинге духовным наставником. Я начал постепенно понимать, в чем дело.
За много лет до их прибытия в город в Лхасе разыгрался заговор, в центре которого был Ретинг. Правительство арестовало его и посадило в тюрьму. Мне приходилось слышать, что он умер от долгих и мучительных пыток; другие так же горячо убеждали меня, что это неправда и что он умер в тюрьме от болезни. Так или иначе, сенешаль с наставником успели бежать из Лхасы с немалым состоянием в золоте и ценных вещах. Мне не удалось узнать, произошло ли это после смерти Ретинга или же Ретинг успел предупредить их, что им лучше покинуть столицу вместе с имуществом. Речь шла о трагедии, так что расспрашивать их напрямую было бы с моей стороны немыслимым дурновкусием. В Лицзян они, как выяснилось, попали кружным путем, через Коконор, где у них были сторонники и друзья. По дороге сенешаль познакомился с красивой девушкой-кампа из хорошей семьи и, махнув рукой на свой обет безбрачия, женился и родил с ней сына. Похоже, они хотели остаться в тибетском Каме, однако щупальца лхасского правительства постепенно дотянулись до них даже в эту отдаленную область. В итоге они поселились в безопасном для них Лицзяне, продавая по необходимости свои ценности и золото, чтобы обеспечить себе пропитание.