Забытые письма
Шрифт:
Ей страшно нравился этот праздник, нравилось, что можно покрутиться среди учеников воскресной школы – только они напоминали ей теперь, как когда-то она была помощницей учителя. Кто-то предлагал в этом году отказаться от праздника – дескать, и урожай не удался, и настроение безрадостное, но пастор Ратбоун настоял: мы должны возблагодарить Господа за дары его щедрые!
– Есть время сеять и время пожинать плоды. Дарованное нам богатство природы надо беречь. Мы должны быть благодарными, – сказал он. – Откликнемся же на эти милости.
После службы пришло время ужина. Мама напекла пирожков с яблоками, до золотистой корочки подрумянила
Она старалась ни минуты не сидеть праздной, готова была занять себя чем угодно, лишь бы не остаться наедине с мыслями, что она обидела Гая своим ханжеством. Ну как могла она быть такой дурой – позволила ему уехать обратно на фронт и не показала, как сильно любит его?
Письма его приходили, как прежде, и оба обменивались ничего не значащими новостями, делая вид, что ничего особенного не произошло, будто она и не оттолкнула его. Гай с облегчением узнал, что Босток, его денщик, жив и здоров, но его успели определить к другому офицеру, чем Гай удручен. А потом пришло еще письмо – Гай ей поведал, как однажды вечером на дороге он повстречал ее брата. И по всему между строк прочитывалось, что Гай рад был снова вернуться к своим фронтовым ребятам.
– Мисс… Мисс, простите! Нам еще не пора показывать сценку? – послышался голосок Полли Эскью.
– Да, уже скоро. Как только приберут столы, сразу начнется аукцион, а потом выступим мы, – отвечала она.
И вскоре все стали выкрикивать цены, стараясь перешибить друг друга – торговались за кувшины с напитками и за фрукты, яйца, надеясь выручить побольше средств для Солдатского фонда и Фонда помощи морякам.
Пенни, шестипенсовики, шиллинги, а в особых случаях и десятишиллинговые банкноты – всё было пущено в общий котел. Аукциона удостоились даже сладкие пирожки, которые за время застолья не успели съесть все. Наконец остались только мешки с морковью и пастернаком, пара траченных молью головок цветной капусты и мешки яблок-падалицы для пирогов.
Каждый год, идет война или нет, повторялось это знакомое действо, и повторение его почему-то приносило успокоение.
Сельма попросила простыню, фонарик, приглушила газовые лампы – сейчас зрители увидят театр теней.
– Доктор, доктор, у меня болит горлышко! – Полли Эскью шагнула за простыню «к доктору», Сельма попросила ее открыть рот и «вытащила» оттуда щетку для волос, которую тут же предъявила публике. Полли радостно отозвалась: – Вот так гораздо лучше!
Затем подошел Джимми Каугил и тоже шагнул за простыню.
– Доктор, доктор, у меня болит животик!
– Ну-ка, ложись на кушетку, – распорядилась Сельма и «вытащила» парочку ножниц для стрижки овец (помахала ими перед зрителями), потом молоток (с грохотом опустила его), потом – под хохот зала – веревочку муляжных сосисок, а после продела нитку в огромную «иголку» и зашила больного.
Джимми подскочил, довольно потирая живот:
– Ага, так-то лучше!
Зрители хлопали. Сельме нравилось их веселить. Старики – самая благодарная аудитория. Так что разыграли еще шесть сценок, а затем поднялась Элви Бест, и по рядам пронесся стон. Дочь главного устроителя всего этого пиршества не может не выступить. Но после нескольких аккордов, которыми она попыталась изобразить «Будь благословен этот дом», публика с тоской принялась поглядывать в сторону двери.
Обстановка опять накалялась. Гай смотрел на мощные танки – похожие на огромных железных чудовищ, переваливаясь на неровной земле, они ползли всё дальше и дальше вперед. О наступлении говорить пока было рано, но врага дюйм за дюймом выдавили на гребне Типвал, и это можно считать началом победы. Да, они продвигались следом, в надежде на штурм и прорыв, поспевала пехота, но непрерывные дожди и грязь под ногами, словно в болото, засасывали все их усилия. Немцы не торопились отступать, и фронт снова завяз.
Как далеко отсюда дом! Письма Сельмы полны радости по поводу сбора урожая. А его глазу виден отсюда лишь один урожай – искалеченная плоть и кости, груды металла и техники. Прибывшие новобранцы оказались совсем не приспособленными к здешней жизни, их приходилось чуть ли не за руку провожать на наблюдательные пункты.
Он старался внедрить в их сознание необходимость заботиться о ступнях, научиться управляться с противогазом – ветераны делали все это автоматически, но никому не хотелось давиться от нехватки воздуха в противогазах старого образца. Он и сам ненавидел то чувство, когда ты оказываешься будто в ловушке, но у него теперь есть компактный респиратор с гибкой трубочкой в рот, он обвязывается вокруг груди, а на лицо крепится маска, предохраняющая глаза. Так гораздо удобнее, только вот средство это еще новое, недостаточно проверенное. А хуже всего непролазная грязная жижа и дощатый настил поверх. Коричневое месиво, все равно что густая каша: пробираешься иной раз в ней по пояс, еле ползешь, а жижа исторгает из смрадных недр частицы ада – мертвые тела, шлемы, оторванные конечности. Порой казалось, остатки его боевого духа испаряются, упираясь в тупое оцепенение, одеревенелость всех чувств и предательскую подавленность, но он твердо знал, что показывать этого ни в коем случае нельзя.
Может быть, война каждому открывает свой счет – где мы храним мужество… и это мужество в подобных условиях расходуется быстрее обычного? Ему казалось, день ото дня его счет пустеет, и если он не встряхнется, то вот-вот залезет в кредит, банкрот объявит о перерасходе средств. Как же трудно всегда бросаться в укрытие самым последним, когда вокруг свист снарядов, а ты должен личным примером показывать, что это нормально, что воевать, не теряя мужества, – это возможно.
Сегодня трудно даже переставлять ноги, выносить вперед сначала одну, за ней другую. Он еле плелся обратно, проверив наблюдательный пост на передовой. Тщетно старался нащупать какую-нибудь опору, хоть на что-то перевалить свой вес. Сгущались сумерки. Он споткнулся, уронил почти всю амуницию в мерзкую бурую жижу и тут же, кляня все на свете, принялся с трудом собирать. Первым делом он стал нашаривать защитную маску, как вдруг ветер донес до него знакомый едко-ананасовый запах, и он увидел ползущее на него зеленое облако.
Проклятье! Мерзавцы опять рвут газовые снаряды, а части его противогаза утонули в грязном болоте.
– Газы! Газы! – закричал кто-то.
Гай сделал попытку броситься вон от тошнотворного облака, беззащитный против него. Он слишком хорошо представлял себе последствия, и страх придавал ему сил, толкал сквозь топкую жижу, но с каждым вдохом движение становилось трудней и трудней, он спотыкался и понимал: один неосторожный шаг будет стоить ему жизни. Да, без защиты дыхания долго он не протянет.