Забытые

Дюкре Диан

Лиза одобрительно кивает.

– Выбери слово, которое тебе нравится, и оно станет нашим паролем, – говорит она, потому что самой ей в голову ничего не приходит: ни одно слово не кажется ей достаточно торжественным и не привлекающим внимание, чтобы исполнить важную роль, которую они на него возложат.

– Ананас, – отвечает Ева и, поймав удивленный взгляд Лизы, понимает, что необходимо объяснить свой выбор. – Этот десерт мы ели с Луи, когда последний раз ужинали в «Куполе», – кусочки ананаса в сиропе. Тогда казалось, что в этом нет ничего особенного, но сейчас я думаю, что это вкусней всего на свете.

– Ананас, – повторяет Лиза, опуская глаза; ее щеки покраснели.

Ей кажется, что это слово – странный талисман, страж былой стыдливости, которую им пришлось отбросить.

Ева

первой заходит в ближайшую из небольших кабинок, снимает одежду, кладет ее на плечи своей новой подруги, которая будет ее прикрывать. Тут же к ним подходит мужчина в униформе и приказывает Еве поторопиться. Нужно как можно быстрее воспользоваться слабыми струйками воды, стекающими из душа, и уступить место следующей. Забыв про кодовое слово, о котором они договаривались, Лиза поворачивается к Еве, чтобы повторить ей приказ военного, и замечает глубокий темный шрам, пересекающий живот по горизонтали. Лиза отворачивается так быстро, насколько это возможно, молясь о том, чтобы ее новая знакомая ничего не заметила. Рука Евы нащупывает ее плечо в поисках своей одежды.

– Ананас, – наконец произносит она, собираясь в свою очередь прикрывать подругу по несчастью.

В полдень – такой же паек, и вечером тоже. Какая-то нищенка пытается броситься с лестницы, но ей мешает платье, другая отказывается есть; кто-то зовет свою давно умершую мать. Все изменились, как будто под воздействием злых чар, исказивших их черты.

Вечером некоторые женщины тайком пишут тому, кто, как они надеются, их ждет. Словно для того, чтобы не слышать крики тех, кто, не имея близкого человека, впадает в истерику.

16 мая 1940 года

Мой дорогой Луи,

здесь запрещено читать газеты, и я не знаю, что происходит в мире. Где ты? У тебя все хорошо? Здесь находятся самые шикарные женщины разных национальностей и вероисповеданий, и в основном все пока что держат себя в руках. Сколько времени это будет продолжаться? У меня такое ощущение, что скоро мы превратимся в животных, готовых накинуться на кусочек мяса. Больше всего мы страдаем от безделья. Французы говорят, что нужно «убивать время». Но теперь, когда идет война и умирают люди, это выражение кажется мне неуместным. Чем занять себя, если ты – узница небытия, которое вращается вокруг своей оси? Ночью у меня в голове мутится, меня не покидают печальные мысли, особенно когда кто-то из соседок получает письмо от мужа. Тогда я чувствую себя самой одинокой и самой несчастной на свете. Наверное, это ощущение знакомо каждой из пяти тысяч женщин, находящихся здесь, но от осознания этого мне только хуже. Я бы так хотела оказаться наедине с тобой! Надеюсь, этой ночью мне удастся немного поспать: так мы хоть немного побудем вместе.

Спокойной ночи, мой любимый.

Вторая ночь была не лучше первой, и пробуждение тоже. Трибуны превратились в настоящую клоаку. Женщины шлепают по грязи, моча стекает к дорожке. От жуткого месива исходит удушающий смрад. Зловонию неведомы национальности. Ночью женщины дрожат, как только до их слуха доносится малейший шум, и молятся о том, чтобы стеклянный свод не обрушился им на голову.

Каждое утро Лиза проходит по этим нечистотам к Еве, и они по очереди произносят пароль. Каждое утро Лиза притворяется, что не замечает шрама на теле подруги: это было чем-то вроде пропуска к зарождающейся дружбе.

Так прошло десять дней. Женщины не знали, что происходит в мире. Но однажды утром все изменилось.

* * *

На Зимнем велодромеСпортсменам всегда рады.Они бегут, они спешат, их ждут награды,Их зрители встречают всей толпой.На Зимнем велодромеМатери плачут в истоме,Горько рыдают их дети:Кто же остался в их доме?На Зимнем велодромеМы все попали в сети.В очередях мы ждем арест.Холодный вечер наше лето ест.На Зимнем велодромеНужно всегда крутить педали,Чтобы покушать чего далиИли хоть мыться разрешали.На Зимнем велодромеВ самом начале лета?Чья же идея эта?Тут ночью жарко, жарко днем!Ведь этот Зимний велодром –Гигантский наш тепличный дом.Они, наверно, думают, что мы здесь прорастем,Но мы скорее просто-напросто умрем!

5

Восемь утра, 24 мая; Лиза старательно складывает грязную одежду, которую ей не удалось постирать, столовые приборы, все в паштете «из печени французов», аромат которого еще не успел выветриться в этой теплице и заглушить запах экскрементов, этого отвратительного месива, вонь от которого усиливается к одиннадцати часам утра, когда солнце направляет лучи в людское болото. Нос Лизы, к ее собственному удивлению, привык к этому смраду; стараясь не думать о нем, она наблюдает за течением времени, за тем, как день сменяется ночью в тумане пыли и бездействия. Аромат печеночного паштета напоминает ей о том, что она все еще в Париже. Лиза втайне лелеет мысль о том, что Фрида еженощно приходит к воротам велодрома, чтобы охранять ее сон. Каждые пять минут полицейские объявляют собрания, оглушительно дуя в свистки, и этот звук отдается в ушах. Он слышится все чаще и чаще; скоро она будет изгнана. Отдан приказ: транспортировать «нежелательных». Решение было принято премьер-министром Полем Рейно и его новым заместителем Анри Филиппом Петеном.

Лиза ищет глазами Еву, но видит только спины, склоненные над чемоданами; женщины проверяют каждую вещь, словно сборщицы колосьев, выискивающие зерна своего прошлого.

Она еще смотрит на велодром, на герметично закрытый собор из защитного стекла, который выслушивает их бесконечные молитвы. Что с ними станет, когда они отсюда выйдут? Будут ли за его пределами говорить по-французски или мир уже стал немецким? Люди настолько привыкают к тюрьмам, в стены которых стучали, где плакали, надеялись, что выйти оттуда значит для них потерять часть себя. Человек – очень любопытное существо, способное скучать по тому, что ненавидит.

Девять часов. Тысячи женщин готовы к отъезду; они спускаются с трибун. По-прежнему неизвестно, куда их отправят. Лиза рассматривает лица в очереди, пытаясь прочитать их выражение. Все до единого кажутся налитыми свинцом. Погруженная в себя из-за застенчивости, она не может удержаться от того, чтобы не заставить их говорить. Точно так же в детстве, играя в куклы, она испытывала потребность нарушить тишину, воцарившуюся в их доме с тех пор, как пришло известие о смерти отца. Наконец появляется Ева.

Лакированные лодочки на плоской подошве одной и зеленые туфли на каблуках другой одновременно делают первый шаг, оставляя велодром позади. Закрыв глаза, Ева нащупывает своими тонкими пальцами Лизину ладонь, разжимает стиснутые фаланги, чтобы крепче взять ее за руку. Их ждет нескончаемая вереница автобусов. Это зеленые «Рено» TN4HP с камуфляжем, желтыми осями и с белой крышей, моторы уже заведены. У Лизы не хватает духу сосчитать автобусы. Она видит окна, тонированные черным. Женщинам объясняют: это необходимая мера безопасности: парижанам может взбрести в голову поквитаться с ненавистными отверженными. Ева же замечает только одну деталь – табличку с надписью сбоку на кузове: «Беженки из запретной зоны». Охваченные внезапным головокружением, женщины продвигаются сквозь ряды полицейских, которые обрушивают на отстающих палочные удары, словно на лошадей, запряженных в телегу.