Забытые
Шрифт:
Направо, налево. Женщин делят на две группы, не разделяя немок и евреек. Они молча сплетают пальцы, чтобы уже никогда не расставаться. Проходя мимо молодого полицейского-заики, который занимался подсчетом узниц, Лиза горько жалеет о том, что смеялась ему в лицо. Сейчас стражу порядка легко поквитаться с той, которая его унизила. Заика отводит подруг в сторону. Он смотрит Лизе прямо в глаза. Она чувствует себя обнаженной. Он вооружен. Заика вынимает из кармана маленький кожаный футляр и, оглядываясь по сторонам, протягивает его Лизе. Она краснеет, из глаз вот-вот потекут слезы. Полицейский не смог устоять перед этой бегуньей за реблошоном; он сочувственно кивает ей головой.
– Куда нас везут, пожалуйста, скажи! – умоляет его Ева, понимая, что у них есть шанс кое-что узнать.
Полицейский, еще более раздраженный, чем обычно, открывает рот, пытаясь
По тротуару стучат сапоги комиссара. Пришло время расставаться. Молодой заика заталкивает женщин в один автобус, все еще не в силах отвести глаз от Лизы. Наконец все автобусы заполнены. Комиссар отдает приказ трогаться в путь.
Колонна начинает медленно отъезжать. Из-за тонированных окон так темно, что едва можно рассмотреть глаза самых различных оттенков: светлых или темных, но все они выражают страх. Парижские улицы проплывают перед ними под звуки сирен. Прохожие, кафе – теперь это лишь безжизненные декорации, к которым они больше не имеют никакого отношения. Автобусы проезжают вдоль поблескивающих волн Сены, мимо Лувра, поворачивают на площадь Шатле и останавливаются у Лионского вокзала на площади Дидро.
– Нас высылают из Франции! Мы приехали сюда, чтобы быть свободными, а нас – на рельсы и возвращают отправителю! – кричит пятидесятилетняя профессор из Гамбурга.
Офицеры помогают женщинам выйти из автобусов; они ведут себя так же торопливо, как и при посадке. Крайний перрон временно закрыт для пассажиров. Поезда, ожидающие их, тянутся за горизонт. Специально присланные для этого железнодорожники не отводят глаз от поезда, не решаясь посмотреть на тех, кого им предстоит перевозить. Возможно, если «нежелательные» не увидят их лиц, они их не осудят. Глядя на поезда, Ева вспоминает вереницы женщин, обвешанных пакетами, которые, провожая солдат, стоят на перроне и машут своим мужьям платочками… Но сейчас не видно ни одного мужчины. Они исчезли, укрылись в окопах, охваченные войной или бегством. Изобретение современной цивилизации – поезда для депортации женщин.
«Кто будет ждать меня на перроне в стране Гитлера? Что я там найду?» Ева не может не думать об этом. Может быть, она найдет там Луи. Ее возлюбленного наверняка арестовали с тех пор, как он оказался вдалеке от нее. Его не могли убить: нельзя умереть, когда ты обручился впервые в жизни. Хозяйка реблошона думает о безвкусных немецких сырах. И об их тарабарском языке! На нем говорит ее муж; вот уже двадцать лет она это слушает и с уверенностью может сказать: немецкий создан для того, чтобы досаждать французам! Она настолько в этом убеждена, что вот уже двадцать лет как перестала прислушиваться к мужу. Предательница Дита Парло рисует в своем воображении наряд, который наденет, чтобы задобрить судей, когда ее будут судить за то, что она снималась во французских фильмах о Ренуаре. Колье из черного жемчуга и белое кружевное платье, светлые волосы уложены в строгую прическу. Манипулировать мужчинами очень легко, если знаешь, как пользоваться выдающимся простодушием. Ханна Арендт, которую определили в автобус номер четыре, подходит к перрону. Она замечает недавно появившуюся аббревиатуру SNCF [30] . Часть предприятия принадлежит государству, часть – приватным лицам, в том числе Ротшильдам, на которых оно и работает.
30
Soci'et'e Nationale des Chemins de fer Francais – Национальная компания французских железных дорог.
«Какая горькая ирония… – думает Ханна. – По сути, в этом все беды французов».
Никто не ждет Лизу в стране, которую она когда-то покинула. На что сейчас похож Берлин? Неужели она увидит на окнах свастику, услышит, как вместо обычного приветствия люди на улицах выкрикивают: «Хайль Гитлер!»? Увидит ли она детей, которые, играя в войну, изображают фюрера?
Страхи и пожитки сваливаются в кучу, в эти мрачные поезда с выгнутым верхом. Те женщины, которым повезло больше, направляются в пассажирские купе, остальные – в вагоны для животных, где нет ни воды, ни туалетов. Машинист не внимает мольбам тысяч женщин, которых он будет везти. Охранники закрывают двери вагонов на ключ, и звук, с которым он поворачивается, похож на выстрел в сердце.
На деревянных скамейках в вагонах третьего класса сидит по сорок женщин. Лица уже не такие, как на велодроме, к ним нужно привыкнуть, так же как и к запаху, судорожным подергиваниям и звукам, которые издают соседки. Нет ничего более продолжительного, чем поездка в неизвестном направлении. Дважды в день военные открывают дверь, чтобы раздать хлеб, воду и по консервной банке паштета. «Обезьяна», – уточняет солдат, протягивая баночку одной из женщин. Та, охваченная приступом тошноты, отбрасывает открытую баночку, паштет растекается по полу, забрызгивая ее платье похожим на кровь соусом. Женщина кричит от отвращения и падает в обморок. Она не знает, что «обезьяна» на военном жаргоне означает просто «мясо».
Через каждый час соседка Лизы, молоденькая дамочка со светлыми косами и еще по-детски светлой кожей, закуривает, делает затяжку и передает сигарету по кругу. Каждая по очереди оставляет на фильтре отпечаток своих губ; это похоже на какой-то оккультный церемониал, на некоторое время успокаивающий животы и души.
Окна закрыты деревянными рейками, поэтому видны только узкие полосы пейзажа. Поезда движутся на восток, к Дижону, затем дальше, на юг к Лиону. На некоторых вокзалах можно услышать рассерженные голоса, стук камней, которыми забрасывают вагоны. Девушка-подросток, больная полиомиелитом, сгорбилась в углу, прижимая к себе костыли. Волосы падают ей на лицо. Какая-то кудрявая женщина смеется над ее инвалидностью, из-за которой девушка не может самостоятельно ходить в туалет. Ева, воспрянув духом после того, как съела «обезьяну», бросается к кудрявой женщине и, угрожающе размахивая кулаком у нее перед носом, кричит о том, что не потерпит такого. Ее голос заглушает свист локомотива. Одна из пассажирок снимает с себя пальто и укрывает им маленькую хромоножку.
27 мая 1940 года
Мой дорогой,
я рада, что уехала из Парижа. Поездка прекрасна, Луи, она приближает меня к тебе. Взаперти я сходила с ума от того, что не знала, где ты, но теперь, когда за окнами мелькают пейзажи, мне не так больно. Наконец-то я дышу, я странница, как и ты, меня выгнали из Эдема. Мое воображение парит над селами, полями и равнинами. Франция так красива, когда смотришь на нее из окна поезда. Я представляю, что в конце пути меня ждешь ты – в стране облаков. Я хотела бы провести рукой по твоим волосам, слева направо, как по клавишам, чтобы растворить в музыке этот кошмарный сон, придумать для тебя ноты – розовые, как рассвет, синие, как сгущающиеся сумерки, охровые, как дома в Риме, куда мы так хотели поехать. Когда мы с тобой увидимся, кто знает, может быть, Вечный город уже перестанет существовать, может быть, у меня вокруг глаз появятся морщинки от тревоги, которая не дает мне покоя. Время от времени я успокаиваю себя мыслью о том, что все подвержено переменам, все движется, как этот поезд, увозящий меня в неизвестность, все течет, бросая нас из одного состояния в другое. Значит, не стоит грустить, ни одна империя, ни один город не вечны. Мне следует воспользоваться этой поездкой, которая сведет нас с тобой, по-другому и быть не может.
Наконец над долиной Роны светает. Сквозь деревянные рейки «нежелательные» рассматривают зеленеющие оливковые деревья, растущие посреди холмов. Ни у одной из них в жизни не было еще такой поездки. Позади – разрушенная жизнь, расставание с любимыми; впереди – тюрьма, а пока что можно побыть простыми путешественницами. Наслаждаясь моментом, женщины забывают о страхе. Поезда останавливаются. Лиза пытается прочесть название города. Авиньон. Они во Франции, значит, надежда еще жива! Может быть, их действительно везут в безопасное место, подальше от войны, чтобы им ничто не угрожало? Ложная тревога. Поезд со скрипом трогается и едет, на этот раз в западном направлении.
По мере того как они проезжают вокзал за вокзалом, растительность меняется. Уютные холмики сменяются горами, и вскоре появляется плотная стена с острыми вершинами – серо-коричневыми, покрытыми белыми пятнами.
Становится ясно: они в Пиренеях.
Внезапно после трех суток, проведенных в поезде, никакого движения, никакого шума. Скрежет ключа в тяжелой двери будит женщин; их ноги окоченели и затекли. В ноздри проникает свежий влажный воздух. Лиза всматривается в надписи на дорожных знаках, пытаясь их прочитать. Олорон-Сен-Мари.