Забытый - Москва
Шрифт:
– Здравствуй, Великий князь! Как поживаешь, что поделываешь?
Владимир поднялся со скамьи, смотрел озадаченно, молчал. Мокрая от пота рубаха противно липла к груди.
– Что ж молчишь, зять дорогой? Али уж и узнавать соседа своего бедного перестал? Знать здорово процветает Великое княжество Пронское.
Владимир заметил дважды повторенное с нажимом слово про величие и понял, что гнев князя именно со словом этим повязан, но совершенно не мог представить (убей Бог!), откуда что взялось - он понятия не имел о московской грамоте! Не зная за собой никакой вины, тем более оскорбительно было выслушивать какие-то непонятные издевки. Он гордо выпрямился и ответил не как старшему, а без почтения, как равному:
– Почему ж, узнал. Проходи в дом, Олег Иваныч, гостем будешь.
– Недосуг мне, Великий князь, прости!
– Чего ж тогда приехал?
Правый ус Олега пополз вверх, лицо залилось краской:
– В зенки твои бестыжие заглянуть! Спросить, чем, каким медом тебе намазали купчишки те жирные за Окой, что ты от своего, законного князя отвалиться вознамерился! Чем тебя Рязань ущемила, обидела?!
"Ах, вот в чем дело - с Москвой чего-то не поделил! Но почему я-то крайним оказался? С Москвой дружу? Помощь от них принимаю? Ну и что?" Владимир по-прежнему не понимал причину гнева, но выяснять, тем более оправдываться, не захотел - гордости и гонору у него тоже хватало:
– Рязань меня пока ничем не обидела, но и не поддержала ничем. Ни против татар, ни по хозяйству. А купчишки жирные мне с голоду подохнуть летом не дали, может, и зимой не дадут. Великий князь Рязанский сельцо Краснояровку боярину своему Федору вдруг в кормление - бух!
– да два починка с тем сельцом рядом, а того не вспомнил, что сельцо то и починки в приданое кому-то отдал. Дела свои круто вершит. Только свои! Пронского князя как пристяжную - пошел туда! пошел сюда! Засуха какая - ты чем помог? Вот зимой передохнем все - ты об том озаботился?
– А ты не знаешь, что мои еще бедней живут! И что боярин Федор от татар отбился с малым полком и твою Краснояровку от пожога и разграбления спас.
– Я его о том не просил. А ты, Великий князь, коль бедновато живешь, не обессудь...
Олег от ярости задохнулся и забылся. Лицо его пошло красными пятнами, рука схватилась за меч. Отроки Владимира бросились между ними. Но Владимир стоял, как стоял, и голоса тоже не повысил:
– Не балуй, шурин. Великому князю это негоже. Я тебе чем не угодил? На власть твою не посягаю и в "Великие" не лезу - глупость это или недоразумение. В рати всегда поддерживаю. Чего ж тебе еще? А вот если ты с Москвой пересобачился, то это твои дела, и я тебе в них не помощник, прости.
– Не посягаешь, говоришь?
– Олег тяжело дышал, кусал губы "Напортачил, умник, обосрался! Зачем тебе его глаза, зачем этот разговор?! И так все ясно. И давно".
– Ладно, это мы поглядим.
Резко повернулся к своим отрокам, которые сгрудились у него за спиной, готовые к драке, щелкнул пальцами. Ему подвели коня, он вскочил в седло и оттуда прищурился уже не зло, а сожалеюще:
– Остерегись, Митрич, да подумай. Покормят они тебя, покормят, как гуся к Покрову дню, да сами же и слопают с потрохами, - и ткнул коня шпорой. Обиженно гоготнув, Сивый рванул в ворота, и вся ватага ссыпалась со двора.
Владимир смотрел им вслед, оттягивая от груди липкую рубаху, стараясь задавить муторную тоску. "Может, и слопают. А что сделаешь? Податься-то к кому?"
* * *
В то лето (1371 г.) события шли настолько густо, что нам никак не обойтись без некоторого их обзора (или хотя бы перечисления), чтобы осмыслить и попытаться понять логические предпосылки, которыми руководствовались их участники, совершая те действия, о которых речь пойдет в дальнейшем, которые расставили все по своим местам и подняли, наконец, военный авторитет Москвы на такую высоту, что заставили считаться с нею и Рязань, и Литву, а Орду - призадуматься.
Возвращение Дмитрия Московского из Сарая с ярлыком дало ему не только свободу политического маневра. Он выкупил и привез с собой в Москву вместе с ярлыком сына тверского князя, Ивана, увязшего в Сарае в нешуточных долгах, но так ничего и не добившегося. Ничто не мешало теперь московскому князю при первом же нежелательном поползновении Твери просто "погасить" тамошнего наследника. Это лишало Михаила всякой инициативы.
Исключительно удачно повлияло получение ярлыка и на отношения с Вильной. Ярлык был получен из рук Мамая, а Мамай продолжал оставаться союзником Олгерда. Получалось, что Литва не могла теперь задирать и обижать вассалов своего союзника. И Олгерд, по крайней мере внешне, не выказывал никаких враждебных намерений, и помолвка Владимира и Елены Олгердовны, происшедшая в Москве в июле, в отсутствии Великого князя, неумолимо двигалась к свадьбе, которая должна была состояться зимой и подтвердить все мирные устремления Вильны и Москвы друг относительно друга.
В отношении Твери, однако, оставалась одна неприятная проблема. Хотя Михаил и был теперь повязан пленом сына по рукам и ногам, действия его, произведенные во вред Москве, когда ярлык был еще у него, а именно: захват Костромы, Мологи, Углича, Бежецкого Верха, - оставались без последствий все лето, и в перечисленных городах сидели Михайловы наместники.
Только к середине осени, когда спала жара, перестали полыхать лесные пожары и пали, наконец, на землю первые, еще робкие осенние дожди, появилась возможность собрать и снарядить достаточное количество войск, чтобы вышвырнуть тверских наместников из захваченных городов. Этим Великий князь занялся сам, устроив свою ставку во Владимире.
В ноябре, когда встали реки, пышное посольство отправилось в Вильну, за невестой. Вообще, по делу и обычаям, следовало невесту везти в Москву. Однако Москва сделала вид, что "уважая возраст и авторитет Олгерда"... и прочее. Словом, Феофанычу было важно заслать в Вильну крупный дипломатический десант для укрепления связей не только с Андреем Олгердовичем, но и с теми, кто поддерживал (а поддержка эта уже была немалой) его в Литве. Потому переговоры о том, кто к кому должен ехать, были на удивление краткими и к общму удовлетворению завершились в пользу Вильны. Князь Владимир в сопровождении Иоганна, отца Ипатия, казначея великокняжеского Петра Добрынского и массы дипломатов более низкого ранга отбыл в Вильну.
– Может, Любарта там встретите? Наших кого? Так приветы передавайте, кланяйтесь. Узнайте, как они там без нас, - Бобер наказывал монаху, сам собираясь в Серпухов.
– Узнаем, Мить, что сможем, все разузнаем. А ты уж нам хоромы для новобрачных сообрази в Серпухове. Чтобы того...
– он поднял к носу свой кулачище, - Олгердовну привезем как-никак.
* * *
Никто из московской верхушки не мог и помыслить, чем обернется для них сложившаяся к зиме обстановка, расклад сил, и как им аукнется небрежное отношение к делам рязанским. А расклад как нельзя более кстати подошел Олегу Ивановичу и его замыслам.