Забытый вальс
Шрифт:
— Да ну?
— Задолго до того, как твой папа и я. В смысле, задолго до всего. Ты была — такая…
— Какая я была?
Я присматриваюсь к ней. Зрачки Шона окружены прозрачным, почти белым золотом, а у нее серый по краям переходит во всполохи янтаря, очень яркие.
— Ты была похожа на себя. Очень.
— Сколько мне было лет?
— Четыре года или пять.
Она смотрит в окно.
— Остались
— Ты была красотка.
— Да? По-моему, видео снимали для врачей.
— Ну, лапонька, все ведь о тебе тревожились.
Меня тянет поцеловать ее там, где черные волосы расходятся прядями и щека плавно переходит в ухо.
Я спрашиваю, помнит ли Иви свою болезнь, и она говорит, что да, помнит, хотя я не очень-то верю, ей было всего четыре. Она говорит:
— В животе было такое противное ощущение, как будто сделала что-то плохое. И вдруг — бам! Как будто великан ударил по голове. Но за секунду до этого вдруг очень приятно. Как будто видишь, как надвигается великанья нога, и знаешь — сейчас упаду. Упаду-упаду-упаду.
— Наверное, ты слышала разговор о «припадках» и поэтому думала: упаду.
Она смолкает.
— Мы не говорим — «припадки», — произносит она наконец. — Мы говорим — «приступы».
— Да, конечно, — киваю я (вежливость, предельная вежливость, когда говоришь с ребенком). — Прости.
— Я ничего плохого не делала.
— Нет, конечно нет.
— Но я так злилась. Штаны мокрые и все такое.
— Ладно, допивай шоколад. Допивай и пойдем.
С Иви все будет хорошо. Несмотря ни на что. Я бы даже сказала: вопреки нашим стараниям. Ребенок сам выправился.
Она зажимает бумажный стаканчик руками в перчатках и пьет, на верхней губе остается шоколадный клин. Над краешком стакана за мной следят ее глаза. Она спрашивает:
— От какого имени «Джина»?
— Ни от какого. Маме нравилось так.
— Красиво.
— Спасибо.
Мы выходим на улицу и смотрим на темное небо, цедящее снег.
— Возьмем такси? — предлагаю я. — Что нам мешает?
Но Иви противится:
— Все равно папы еще нет дома.
— Куда хочешь пойти?
— Понятия не имею.
— Давай пройдемся. Ты не против?
Я забираю у нее
Я иду сквозь темнеющий город рядом с прекрасной ошибкой Шона. Ведь это ошибка — такому человеку обзавестись ребенком, тем более девочкой, которая глядит на мир его серыми глазами, воспринимает мир своим, а вовсе не его разумом. Любовников мы меняем, с легкой горечью рассуждаю я, но дети — навсегда. Кем бы ни стала Иви, он навеки обречен ее любить. Кажется, и я чуточку ее люблю.
Ее телефон пискнул. Это он, я знаю. Наконец-то приземлился. Иви ставит рюкзак, роется в нем тысячу лет, находит свой телефон и читает эсэмэску. Я жду, когда завибрирует и мой телефон, но он молчит.
— Ему типа еще сорок минут, — сообщает она.
Снег в свое время растает, дома продадутся — тот или другой, — а Иви вырастет и так или иначе покинет меня. Конечно, она и сейчас не принадлежит мне. Останется ее отец со мной или уйдет, Иви я все равно потеряю.
Я говорю ей:
— Я понимаю, тебе нелегко, что у родителей так вышло…
Нет ответа.
— Но, знаешь, мне кажется, это все равно бы случилось. То есть, на моем месте мог оказаться кто угодно.
Она скользит рядом со мной. Шаркает.
— Но это не кто угодно, — отвечает она.
Лица ее толком не разглядеть.
— Это — ты.
Благодарности
Большое спасибо Джеральдине Данн из Brainwave, Ирландской ассоциации специалистов по эпилепсии и старому другу Эйдин Тарпи (ныне сотруднику Национальной службы здравоохранения), которые снабдили меня информацией о детской эпилепсии. Во всех ошибках виновата, разумеется, я сама.
Спасибо Лии Миллз, читавшей первые наброски и ободрявшей меня.
Спасибо всем в Rogers, Coleridge and White, сотрудникам Random House и, как всегда, моему агенту Джил Кольридж и Робину Робертсону, моему постоянному издателю.