Забытый
Шрифт:
— Понятно.
— Я рассказал историю, — похвастался Бростин.
— Правда? — спросил комиссар.
— Про козу, — кивнул огнемётчик. — Хотите послушать?
— Сэр, лучше не надо, — предупредил Роун.
— Нам нужны новые байки, — заявил Ларкин. — У вас найдутся подходящие, сэр?
Гаунт задумался.
— Боюсь, ничего такого.
— Жаль, — сказал снайпер. — Должны же быть истории, Свячельник ведь сейчас. Мы всегда рассказываем байки ночью в Свячельник.
— Свячельник? — переспросил Гаунт. Комиссар не сразу сообразил, в чем дело, и почувствовал себя немного лишним среди
— Это традиция, — утвердительно добавил он, догадавшись.
— Точно, — Ларкин сказал это так, словно других аргументов не требовалось, и демонстративно уставился на Маколла.
— Прекрати, Ларкс, — сказал командир разведчиков.
— Хотите выпить, сэр? — спросил Бростин.
Комиссар бросил взгляд на Роуна, и тот слегка кивнул.
— Один разок, пожалуй, — произнес Гаунт, — за Свячельник.
Расплывшись в улыбке, огнемётчик принялся шерудить вокруг в поисках лишнего стаканчика, а комиссар тем временем подтянул себе мешок и уселся у костерка. Затем Гаунт подметил, в каком состоянии пребывают стопки, изучаемые Бростином.
— Вот что я вам скажу, — произнес комиссар. — Круг за мой счет.
Вытащив плоскую фляжку, он протянул её танитцам.
— Амасек, да? — спросил Ларкин. — С офицерского стола?
— Сакра, — ответил Гаунт. — Выгонки Брэгга, из моих запасов.
— Феса мне в… — произнес Бростин. — У меня почти её не осталось. Пью только по особым случаям.
— Сейчас особый случай, — сказал снайпер. — Свячельник, и ещё Маколл собирается рассказать историю.
— Ох, фес, — пробормотал разведчик, — как же я жалею, что заикнулся о ней.
— Тебе придется поделиться своей страшилкой, — заявил Ларкин, — в благодарность за щедрый дар господина комиссара в виде выпивки.
Танитцы наполнили стаканчики и вернули фляжку Гаунту.
— За Первый и Единственный, — поднял тост комиссар.
— За Первый и Единственный, — ответили бойцы.
Все выпили. Все вздохнули. Брэгг, упокой Император его душу, гнал свою печально знаменитую сакру из отборнейших ингредиентов, включая старые воспоминания и потерянные надежды.
— Заставьте его рассказать историю, сэр, — не отставал снайпер.
— Не думаю, что могу заставить Маколла сделать что-нибудь, — отозвался Гаунт, — но я могу попросить его. Итак, командир?
Глубоко вздохнув, разведчик сделал ещё один маленький глоток.
— Ну, ладно.
Ларкин нетерпеливо наклонился к Маколлу.
— Был там один изверг, — начал командир разведчиков, на лице которого плясали неверные отблески пламени.
— Где? — немедленно спросил снайпер.
— Ты хотел послушать, — сказал Роун, — так не перебивай теперь.
— Был там один изверг, — повторил Маколл. — На Анкреоне Секстус, перед самым концом. В последние дни. Говорили, что этот изверг из Кровавого Договора, но я думаю, что он был чем-то большим. Хотя, они всё — «нечто большее», верно? Уже не люди, я имею в виду. Те, кого коснулась Восьмерка. Но этот изверг, он был ещё хуже, в нем осталось совсем мало человеческого — даже по их стандартам. Нечто меньшее, нечто большее, созданное из тьмы, вытканное из неё. Человек, сплетенный из демонических теней.
— Как его звали? — спросил Ларкин.
— Да заткнись ты, к фесу! — рявкнул майор.
— Позволь ему рассказывать по порядку, Ларкс, — тихо произнес Гаунт.
— Лады, — кивнул снайпер.
— У него не было имени, — сказал Маколл и помедлил, думая об этом. Как всегда, командир разведчиков оставался лишь тенью во мраке. Свет избегал его, даже яркое, веселое сияние жаровни — и из личной тьмы Маколла рождалась тихая история, намного более тёмная.
— У него была репутация, — подобрал слово разведчик. — Он охотился на бойцов подразделений, с которыми я тогда находился. Убивал людей в ночи — иногда звучал выстрел с дальней дистанции, иногда солдат просто исчезал с поста или собственной койки. Чаще всего расчленял тела. Каждое утро на колючей проволоке находили куски пропавших бойцов, насаженные там, словно трофеи. Словно вехи. На некоторых оставались следы зубов.
Маколл вновь помедлил.
— Этот изверг — да, настоящий упырь, но он был хорош. О нем шептались, говорили, что он командует отделением. Рассказывали, что смерть забыла его.
— Как ты сказал? Повтори, — попросил Бростин.
— Смерть забыла его, — ответил разведчик. — Так рассказывали. Изверг прожил целую эпоху, а потом другую, и ещё одну следом. Столько жизней, что вы и представить себе не можете. «Смерть забыла меня» — утверждали, что так говорил он сам. Ходили разные истории. Например, о том, что каждый раз, когда смерть щёлкала костяшками и подбивала итоги — как она постоянно делает с нашими жизнями, — то почему-то всегда пропускала его. Не замечала. Он никогда не попадал в смету, ни разу не был призван к ответу. Смерть забыла его и всегда проходила мимо.
— Я покидал наши позиции три ночи подряд, перебирался через проволоку и углублялся в ничейную землю. Я выходил на охоту, стремился покончить с ним. Изверг был слишком опасен — он забирал слишком много жизней, слишком много себе позволял. Боевой дух падал, все бойцы пребывали в страхе. Кто окажется следующим? Кого найдут завтра утром, висящим по частям на проволоке? Изверг оставался во тьме, в каждом её уголке. Он бродил вокруг, и ночь следовала за ним, скрывая, словно стыдясь своего порождения и не позволяя свету увидеть его. Изверг и тьма, они сговорились между собой, стали соучастниками убийств. Одна наблюдала и укрывала, пока другой отнимал жизни. Этот изверг был созданием ночи. Призраком.
Маколл взглянул на Гаунта.
— В прежнем смысле слова, сэр, — объяснил он.
— Я понял, — ответил комиссар.
— Итак, я выходил на охоту три ночи подряд. Во мрак ничейной земли, через витки колючей проволоки и трупы, оставленные гнить, через вонючие лужи и затопленные траншеи. Там не было никого. Ни звука, кроме далеких разрывов снарядов — огней на горизонте. Ни единого движения. Мертвая зона, заброшенная земля, вспаханная и оставленная незасеянной. Пахнущая кровью, грязью и опарышами — вы все знаете этот запах. Но изверг словно не касался её — ни следа, ни отпечатка, ничего. Ни звука, ни запаха врага в ночи. Я знал, что он там, но не мог найти.