Зачеловек

Никитин Юрий Александрович

— Я здесь… — прошептал он. — Я слышу… У меня открылись глаза, у меня открылись уши…

Он сам не понял, почему сказал именно эти слова, будто не человек, а щенок, которому исполняется десятый день от роду, но во сне у человека чувство удивления выключено, так что для него это прозвучало естественно, словно именно это и должен был сказать, а что же еще?

Когда проступили очертания каюты, он тихонько встал, смысла нет пытаться заснуть снова, глухим две обедни не служат, уже сказано было, а если не понял, сам дурак…

Виктория тихо сопела, уткнувшись

лицом в край подушки, он тихонько поправил, сопение прекратилось, и, ступая на цыпочках, выбрался наверх на палубу.

За столом в кресле полулежал Мрак и смотрел на пока еще темное на западе небо, зато на востоке намечается бледный рассвет, волны серые, свинцовые, передвигаются с неспешностью пасущихся бизонов. Воздух все так же чист, свеж, с приятной приправой морской соли и йода.

Мрак с укоризной в глазах покачал головой. Зачем ложиться спать, если встаешь еще более бледным и осунувшимся?

— Черти приснились? — осведомился он язвительно. — А ты в самом большом котле, да?.. А правозащитники дровишки в огонь подбрасывают…

— Если бы, — буркнул Олег.

— А что, бывает и хуже?

— Бывает.

— Что, к примеру?

— Новая картина мира, — ответил Олег нехотя. — Помнишь, как было… не по себе? Сейчас я тоже, похоже… с разгона лбом в дерево.

Мрак ахнул, от возмущения пошел зелеными пятнами, покрылся титановой броней, хмуро заблестевшей на солнце, даже на миг исчез, превратившись в облачко диффузного газа. Через наносекунду снова в кресле все такой же небрежный, одной рукой почесывает волосатую грудь, другой почти элегантно держит огромной лапищей фужер из тончайшего венецианского стекла. Отпил глоток, в задумчивости посмотрел на фужер, тот послушно превратился в золотой кубок старинной работы, по ободку мелкие рубины, выпуклые вензеля и драконы задвигались по бокам, устраиваясь покрасивше, но все мешали друг другу, и затейливый кубок превратился в обычный граненый стакан. Мрак допил вино, но по-прежнему молчал.

— Сам дурак, — сердито ответил Олег. — Даже не понимаешь, о чем я, волчара, а гавкаешь!

— Волки не гавкают, — хладнокровно заметил Мрак. — Даже лаять не умеют.

— Вот видишь, даже лаять не умеешь, а туда же — в критики.

Мрак буркнул:

— Ну так о чем? Скажи мне, серому.

— Вот именно, что серый. В любом из смыслов!

Мрак, усмехнулся, Олег торжествует, уловил некий подтекст, для его близкого к абсолютному нулю чувства юмора это достижение, повторил благодушнее:

— Я говорю, не рано ли лбом в дуб? Мы только-только вошли в огромную комнату… имя которой — Вселенная! Стены ее — хрен знает где! А ты уже ухитрился, это?.. Да где ты нашел дуб?

Олег с пренебрежением отмахнулся:

— Да что мне Вселенная? Так, огромная комната, где кое-где разбросаны игрушки… И кто-то будет играть в них, ну там звездные войны, звездные короли, звездные империи и прочая фигня для безнадежно впавших в детство… Есть люди, что не взрослеют. Не из-за юности души, как говорят, а по причине скудоумия. Бедности ума, это я тебе для доступности.

Меня же волнует, страшит и бесит вселенная, что внутри нас! Не сломав там одну из стен, разве я проломился бы в эту простую вселенную?

Мрак хмыкнул, глаза стали задумчивыми. Граненый стакан начал было снова превращаться в более привычный королевский кубок, Мрак успел покоролевствовать и по Европе, и по Востоку, но стенки оставались прозрачными, вино из золотистого превратилось в пурпурное, богатого оттенка, затем кубок застыл, Мрак явно вспомнил, что он уже не в крестовом походе.

— Ну-ну, — сказал он с интересом, в голосе прозвучала настороженность. — В чем-то ты, рыжий, прав. В той части, что стенки вселенной внутри нас весьма и весьма… Я тоже чуть голову не повредил, пока проламывался.

— Помню, — ответил Олег угрюмо. — Но сейчас вообще не стены, а… горы, наверное.

— Ты целые планеты разносишь взмахом своих длинных ресниц, — сказал Мрак и добавил: — А зачем тебе такие длинные? Не стыдно? Как у девицы.

— У меня такие с детства, — огрызнулся Олег. — Как будто ты раньше не видел!

— Правда? — удивился Мрак. — Вот уж не присматривался… Извини, я больше замечал, как растет твоя мускулатура. У тебя руки были как два червяка. Только не дождевых, те хоть красные, а у тебя были совсем белые, как у подкоряжного тритона.

— Мрак, — сказал Олег, — не уводи в сторону! Да, мне страшно. Но я еще не начинаю. Так, пытаюсь пока осмыслить.

Мрак с удовольствием задвигался, устраиваясь в кресле, потом сообразил, что пусть лучше кресло двигается и меняет форму, обтекая его задницу и спину поудобнее, снова наполнил граненый стакан, теперь уже стакан, не кубок, увеличив его до размеров детского ведерка.

— Осмыслить, — произнес он с чувством, — это хорошо. Сам люблю мыслить! Особенно про баб! Ты каких предпочитаешь: худых или толстых?.. Ладно-ладно, не сердись, я только хотел сказать, что для сомышления ты подобрал надежного сомысленника.

Олег отмахнулся:

— Да, конечно. Еще бы… Не понимаю, зачем пьешь? Все равно не пьянеешь.

— А для удовольствия, — ответил Мрак благодушно. — Выпьешь ведерко-другое, на душе полегчает, как будто сделал что-то богоугодное. Олег, а может, больше нет стен? Ты только вдумайся, что мы сотворили!.. Мы же не только себе открыли Вселенную, мы открыли ее людям! Ум за разум заходит, когда пытаюсь представить не то, сколько в ней звезд, а сколько хотя бы галактик!.. Олег сказал с отчаянностью в голосе:

— У меня тоже. Но это говорит только о нашем молодом мозге. У нас он все еще детский. Нет, даже младенческий. У тебя так и вовсе эмбрионный. Нам бы еще играть, а не взрословствовать, потому и первая мысль о звездных войнах, империях, световых мечах и рыцарских конях из железа, управляемых компьютерами! Но едва я как бы отстраняюсь от попыток понять Вселенную, хотя все же каким-то образом о ней думаю, тогда внутри меня кто-то ласково гладит по головке и говорит отечески, мол, потерпи, вот подрастешь, откроешь все тайны…