Зачем мы бегаем? Теория, мотивация, тренировки
Шрифт:
Сейчас я возвращаюсь к старым привычкам и спустя 25 лет выхожу на тот же самый круг. Я совершаю короткий спринт через сад своих родителей и с шумом выпускаю воздух сквозь зубы, словно пытаюсь выразить в этом звуке свою скорость. Лестницу я преодолеваю уже шагом, а возле мусорных баков еще раз делаю упражнения на растяжку ахиллова сухожилия. Потом начинается бег.
С тех пор как я поселился в Южном Тироле, Фишбах стал моим пунктом базирования при командировках в Германию. Теперь я, беря пример с преуспевающих писателей, в информации об авторе могу указывать два места жительства. Правда, фраза «проживает в Фишбахе и Больцано» звучит не так пафосно, как «в Нью-Йорке и Лондоне».
Я всегда использовал десятикилометровый круг для пятничных
Покалывание в нижней части стопы, прямо под пяткой, дает о себе знать с первых же шагов на асфальте, но еще со времен занятий спортом у меня осталось одно качество – умение отвлекаться от боли.
Первые 300 метров я бегу через жилые кварталы. Возле кирпичного завода дорога идет под уклон. Это идеально для вхождения в ритм бега. В 1975 году здесь был построен целый квартал индивидуальных и многоквартирных жилых домов. Фишбах находится точно посредине между Франкфуртом и Висбаденом, по 20 минут и в ту, и в другую сторону, поэтому его выбрали в качестве места жительства молодые семьи из обоих городов. А когда спустя 15–20 лет дети из этих семей начали разъезжаться по другим местам, я решил было, что этот квартал превратится в пенсионерское гетто. Оказывается, я был плохого мнения о нынешних пенсионерах. У многих из них перед гаражами стоят детские велосипеды, а в саду установлены качели для внуков, которые, очевидно, регулярно их навещают. Здесь расширяют улицы и копают котлованы под новые дома. Вот уже на протяжении 40 лет сюда приезжают все новые семьи. И хотя это для меня не новость, но я все же с удивлением отмечаю, что спустя километр, возле кладбища, мне навстречу попадается какой-то новый бегун. На моей прежней трассе.
Мы приветливо здороваемся, а сами критически рассматриваем друг друга: кто как держит руки, у кого какие кроссовки, кто тяжелее дышит.
Я убеждаю себя, что у него вряд ли может сложиться обо мне плохое впечатление. Я чувствую себя совершенно свежим.
Правда, мне, как бегуну-любителю, должно быть безразлично, какое впечатление я произвожу на окружающих. Да оно мне и в самом деле безразлично. Теоретически.
Хотя мне предстоит пробежать десять километров, я перехожу на темп, в котором обычно преодолеваю 5–6 километров вдоль Талверы в Больцано. Это мой темп. Бежать медленнее не имеет смысла.
Эта трасса хороша тем, что первые пять километров идет с легким уклоном вверх, а затем начинается такой же легкий уклон вниз. Если уж быть совсем точным, то трасса хороша лишь своими вторыми пятью километрами. Но я преодолеваю небольшой подъем перед полями вокруг Реттерсхофа, не напрягая особо ни мышцы, ни легкие. А потом передо мной открывается во всю ширь замечательный ландшафт – поля цветущего рапса до горизонта, а за ними зелень лесов Таунуса. Стоит нежаркое и сухое лето, и от этого обычная полевая дорога кажется еще красивее. Рапс доходит мне до плеча. Он так густо растет по обе стороны от дороги, что производит впечатление выстроившегося в мою честь почетного караула.
На краю поля стоит старый замок. В юности я пробегал мимо, не обращая на него внимания. Он был совершенно заброшенным, и люди в деревне поговаривали, что туда хотят заселиться кришнаиты. А что еще можно сделать со старым замком, кроме как отдать какой-нибудь секте, которая будет танцевать там в желтых балахонах? Люди говорили, что реставрация обойдется слишком дорого, да и ни к чему все это, лучше построить новые гаражи для пожарной команды. Сегодня в этом замке шикарный отель.
От входа в отель дорога уходит немного вниз, к конному манежу, а потом резко поднимается вверх, и длина подъема составляет не менее 300 метров. Едва ступив на него, я автоматически перехожу к ускорению, как в старые времена, когда еще тренировался: корпус слегка наклоняется вперед, движения руками становятся интенсивнее, пятки почти касаются ягодиц. «Догнать», – командую я себе. Вокруг ни души, и догонять
Штурм горы в Реттерсхофе дается мне совсем не так легко, как в молодости. Но я все же оцениваю его как спринт. Добравшись до верха, я чувствую, что дыхание по-прежнему под контролем. Я сбавляю темп и трушу с крейсерской скоростью дальше, чувствуя себя достаточно свежим, чтобы отдыхать на бегу.
Я не могу натешиться своей вновь обретенной силой. Белая от пыли дорога ведет через лес. На каком-то участке она становится совершенно пологой, и я начинаю сознательно печатать шаги, отталкиваясь сильно и в то же время с легкостью. Я могу без усилий взвинтить темп. Это дается абсолютно легко! Я чувствую в себе какой-то восторг и энтузиазм. Такое впечатление, что все тело поет.
Мы называем такое состояние опьянения счастьем эйфорией бегуна. Это захлестывающая голову и тело волна радости. Некоторые ученые считают, что в такой момент нам удается отключить мозг. Во всяком случае, кору больших полушарий, отвечающих за рациональное мышление, обучение и умозаключения.
В 1968 году Манфред Штеффни именно в таком состоянии бежал в Вальдниле марафон, который специально для него организовал доктор Ван Аакен. В самом начале пошел дождь, и ветер дул спортсменам в лицо, но через несколько километров дождь прекратился, и Штеффни, который к тому времени бежал уже в одиночестве и которому до финиша оставалось еще больше 30 километров, вдруг ощутил это упоение бегом. Он убедил себя в том, что после дождя ветер поменяется и будет дуть ему в спину. На самом деле ветра не было вообще, но Манфред в эйфории явственно ощущал спиной, как его подталкивает поток воздуха. Так и был установлен национальный рекорд.
К сожалению, ко мне это состояние приходило главным образом во время тренировок. На мой взгляд, это характерно для большинства бегунов. Но однажды (хотя, в принципе, достаточно и одного раза, чтобы потом вспоминать всю жизнь) такое откровение снизошло на меня и в ходе соревнований.
Был теплый летний день 1991 года. Соревнования проходили в Пфунгштадте неподалеку от Дармштадта. Подобные детали откладываются в голове совершенно непроизвольно. Мы пошли на последний круг забега на 1000 метров, прозвенел колокол. Этот сигнал каждый раз взбудораживает нервы, обостряет концентрацию и решимость. Мы вчетвером возглавляли забег. Между нами было всего несколько сантиметров, но никто не толкался. Я с удивлением отметил этот момент. Все синхронно держали одну и ту же скорость, с точностью до десятых долей. И вдруг на вираже за 370 метров до финиша Любке замедлил ход. Для нас он был настоящей звездой. На молодежном первенстве Германии 1988 года он вошел в первую шестерку на полуторакилометровой дистанции. Сегодня спустя три года он был уже не в той форме. Не знаю, сказалась ли на этом служба в армии или пиво, но в тот момент я абсолютно ясно заметил, что Любке сбавил темп. Мы затрачивали на каждый круг (400 м) по 60 секунд, но вот за 370 метров до финиша он прибавил к этому среднему времени всего одну-единственную секунду. И мы все втроем в лидирующей группе почувствовали это ничтожное падение темпа и моментально обошли его.
Это был какой-то сверхъестественный феномен. Я был весь в гонке, в состоянии крайнего напряжения, но все воспринимал предельно остро и действовал так же. Меня пронзила мысль: «Я обогнал Любке». И я почувствовал, что лечу.
Мои легкие стали такими гигантскими, что я не понимал, как они помещаются в теле. Тартановая дорожка превратилась в батут, в десятикратном размере отдававший мне энергию при каждом отталкивании. «Он уже не сможет меня обойти» – эта мысль стучала в висках и отдавалась чудесной мелодией. «Не сможет обойти». На вираже перед финишной прямой я чувствовал, как меня заносит, но знал, что умею летать, поэтому смогу выровняться. И каким же наслаждением был заключительный спурт! На финише я улыбался. Возможно, зрителям была видна лишь гримаса, но я-то знал, что улыбаюсь в полете. Мне еще хватило времени обернуться перед финишной чертой и протянуть Любке руку, чтобы он меня поздравил.
Конец ознакомительного фрагмента.