Зачем нужны умные люди? Антропология счастья в эпоху перемен
Шрифт:
Странно: по большому счету, моя «хорошая теория» оказалась никому не интересной. Почему?
Литературоведение развивалось как «литература по поводу литературы», как фиксация процесса мышления по поводу художественного мышления, как идеологическая дисциплина либерального направления; попросту говоря, как процесс бесконечного мышления по поводу литературы, от которого (процесса) никто не ждал никакого результата. Попытки придать области знаний о литературе формат научности, представить литературоведение как систему идей по определению рассматривались как маргинальные, располагающиеся на периферии «научных изысканий».
Я полагал, что нахожусь в эпицентре методологический событий, на меня же смотрели как на чудака с обочины.
Я предлагал философию литературы, меня упрекали в том, что я не ценю в должной мере искусство мыслить о литературе.
При этом я не могу сказать, что мои идеи замалчивали, что коллеги из зависти всячески усложняли мою научную судьбу. Ничего подобного. Претензий к судьбе и коллегам у меня нет. Мне кажется, что коллеги, напротив, давали мне возможность высказаться как можно полнее – в расчете на то, что мои заблуждения станут всем очевидны, так же очевидны, как и правота тех, кто их не принял. Я коллегам благодарен.
Аргументы из репертуара аутсайдеров, этаких «плохих танцоров» (дескать, пол кривой, климат эпохи не тот), у меня также отсутствуют. Живого интереса на уровне личных контактов со стороны коллег, студентов, аспирантов было хоть отбавляй; интереса со стороны научного сообщества профессионалов не было. Это факт.
Просто я был радикально вне конъюнктуры. Ничего личного.
Я получил первый урок: в общественном сознании по какой-то причине отсутствует запрос на гуманитарные науки именно как на идейно-философские науки (на системы идей), формирующие картину мира; присутствует запрос исключительно как на либерально-идеологические по природе своей дисциплины (то есть разного рода «мысли по поводу»).
Общественное сознание отторгало любые попытки придать ни к чему не обязывающему процессу мышления обязывающий формат идей. Оно рассматривало попытки построения идей как покушение на общественную безопасность. Почему?
Потому что идеи в один прекрасный момент могут превратиться в инструмент изменения реальности. Тот, кто успешен в построении идей, в картине мира, сам начинает оказывать влияние на общественное сознание. А это ни к чему. Нет, пусть лучше ученые думают, что они думают. Пусть создают свой гипертекст, ведущий в бесконечный тупик. Пусть себе мыслят.
Я урок усвоил. Гуманитарные науки = идеология, знания, дисциплины (мышление, которое имитирует философию). Кто не с нами, тот против нас. Точка.
Правда, я не принял императив «знания вместо науки», мысли вместо идей; пришлось принять мой научный неуспех как плату за несогласие с общим трендом на идеологизацию, на мышление без результата, на абсолютизацию процесса мышления как такового.
Параллельно в моей жизни развивался другой сюжет. Я стал писателем.
Я настолько любил литературу во всех ее проявлениях, что рано или поздно это должно было случиться. Боюсь, я обречен был стать писателем.
Многие профессора-литературоведы сегодня пишут художественные тексты. Очень многие. Чем дальше, тем больше. При этом единицы становятся писателями или учеными. Почему?
Мой опыт позволяет мне ответить так. Когда я создаю художественный текст, я переключаюсь в режим бессознательного, полусознательного, сверхсознательного моделирования ситуаций, образов, целых миров. В режим интуиций, в режим безыдейного, «облачного» мышления. Не писатель, а «облако в штанах». Мысли существуют как мыслечувства. Я – рыба. Я плыву туда, не знаю куда, – но всегда почему-то приплываю туда, куда нужно. К заданной цели. Почти к идее. Хотя цель, казалось бы, я себе не задавал и не формулировал ее; напротив, написание книги и становилось постепенным осознанием цели (идеи). Но факт есть факт: хочешь создать приличный художественный текст – будь рыбой. Думай незаметно, скрыто от сознания.
Изо всех сил пытайся мыслить, но не формулируй идеи до научной степени отчетливости. Не забывай, что ты «облако».
Когда я работаю как литературовед, как ученый, я превращаюсь в ихтиолога (поскольку я переключаюсь в режим познания). Мое бессознательное работает вторым номером, обслуживая создание концепций, идей, тезисов, определений – словом, научной продукции.
Из «облака в штанах» я становлюсь «повелителем облаков».
Профессора-гуманитарии чаще всего и в науке ведут себя как «рыбы». Они становятся писателями потому, что им не дано быть ихтиологами. Они не могут жить в двух стихиях одновременно: мыслить (о чем угодно, то есть ни о чем) – и при этом создавать общественно значимые идеи. Наука для них является вариантом литературы, деятельностью эссеистической. Поскольку гуманитарная наука не является сегодня наукой, писателей среди профессуры становится все больше. Это воспринимается как косвенное доказательство того, что: 1) гуманитарной науки нет, 2) и это хорошо.
Пусть пишут. Главное, чтобы держались подальше от идей.
Зачем детям спички – зачем не готовым к ответственности идеи?
После таких, с позволения сказать, писателей не остается идейного (культурного) следа. Ничего не остается. Размазанный след облака в бесконечном тупике. Пшик.
Получается, ученые, которые бросились писать художественные тексты, не имеют профессиональных данных для того, чтобы заниматься наукой; но сам факт того, что они почему-то избрали своим поприщем науку, свидетельствует о том, что они слабо одарены как писатели.
Чтобы выразить свое несогласие с группой профессоров-писателей и, вероятно, чтобы польстить себе, я, АНДРеев, называю себя ихтиАНДРом, намекая на то, что я одинаково уверенно чувствую себя и в литературе, и в науке о литературе. И на суше, и на море (ихтиандр – это же человек-рыба). И в мире мысли, и в мире идей.
Конечно, по поводу себя любимого я могу заблуждаться; но я совершенно уверен, что я прав относительно того, что художник (писатель) и ученый (исследователь) – это разные культурные и человеческие специализации. Не стоит путать божий дар с яичницей. Как из ста зайцев невозможно создать одну лошадь, ровно так же из ста заметных мыслителей невозможно создать одного путного философа.
На сегодняшний день я являюсь автором тринадцати изданных романов («Легкий мужской роман», «Для кого восходит Солнце?», «Халатов и Лилька», «Мы все горим синим пламенем», «Маргинал», «Срединная территория», «Всего лишь зеркало…», «Игра в игру», «Отчуждение», «Авто, био, граф и Я», «Икар» и др.), книги повестей «Прелести Лиры» («Апельсины на асфальте», «Таков поэт», «Вселенная не место для печали» и др.), книги рассказов «За буйки», книги стихов «Сквозь Млечный путь – железная дорога», сборника пьес «Главные слова для любимой женщины» (10 пьес).