Зачем сожгли моё чучело
Шрифт:
Он смотрит, как я раздеваюсь: снимаю толстовку, джинсы, лифчик, затем надеваю его старую футболку. Ничего не будет. Он никогда не набросится на меня и не трахнет, заведя мне руки за спину и больно сжимая запястья.
– У тебя что, новые линзы? Когда уезжала, зелёные были, вроде.
– Купила синие со стипухи, у зелёных срок годности вышел. Жалко, хотела эти деньги на татуху отложить.
Это не моё тело. А раз оно не моё, я могу делать с ним что угодно. Например, разрисовывать. Я даже не знаю, что именно хочу набить, это меня не заботит. Я не испытываю
Когда всё только началось, я пыталась найти ответы в интернете. Часами насиловала поисковики, изучала форумы, разговаривала с незнакомцами в чатах. Мало кто понимал, что со мной происходит.
«Вот ты говоришь, что внутри тебя как будто бы никого нет. Что у тебя нет личности. А кто тогда сейчас говорит со мной, кто всё это пишет? Нестыковки какие-то», – так сказал мне один из тех, с кем я познакомилась на очередном форуме для психов.
«Я и без тебя знаю, что всё происходящее – сплошная сраная нестыковка, тупица, но я не могу объяснить понятнее, поэтому я и здесь!!» – так я хотела ему ответить, но просто закрыла диалог.
Спустя месяцы поисков я всё же нашла того, кто на каждую мою фразу ответил: «Да, у меня тоже такое было». Мы говорили несколько часов, в ту минуту этот незнакомый парень из интернета был мне ближе всех на свете. Он знал, что со мной, я не сумасшедшая! Точнее, может, и сумасшедшая, но точно не одинока в этом. Я почти рыдала от радости, но она оказалась недолгой.
«Я много лет был в этом аду, но сейчас всё нормально».
«То есть это всё-таки пройдёт? Можно стать таким, каким был раньше?»
«Не совсем так. Ты просто привыкнешь. Научишься жить с этим состоянием, перестанешь его замечать. Точно тебе говорю, не парься».
Вот так одним сообщением он перечеркнул все мои и без того хлипкие надежды.
Противный голосок внутри меня иногда ехидно шипел: «Почему ты так яростно хочешь стать прежней? Неужели там и вправду было, за что держаться? Может быть, твоё «Я» было настолько никчёмным, что не стоит о нём жалеть?»
У меня не было идей, как выстроить себя с нуля. Если бы были руины, обломки, хоть что-то, на чём можно построить новое «Я» – да только не было ни взрыва, ни землетрясения. Меня просто стёрли.
Внутри себя я вишу в пустоте. Она белого цвета. Это то же самое, что слепота.
Я не знаю, как к этому можно привыкнуть. Как можно научиться в этом жить, не испытывая ежеминутных страданий. Даже если это возможно, я не хочу, чтобы так случилось, не хочу привыкать к такому.
Нужно было искать новое жильё, поэтому следующие две недели я почти не ходила на пары: читала объявления, ездила смотреть комнаты. Брат Матвея становился всё мрачнее. Каждыё вечер, возвращаясь домой, я ожидала увидеть в подъезде свой чемодан. Съезжать нужно было срочно.
Комнаты, которые были нам по карману, выглядели хуже самых поганых хостелов. Пропахшие затхлостью, мочой и старой мебелью, с вытертыми коврами и диванами с торчащими пружинами, по удобству они не сильно превосходили лавочку
Я почти отчаялась, но в очередной квартире меня встретил не забулдыга, воняющий перегаром, а прилично одетый, полностью седой мужчина. Он сообщил, что квартира принадлежит ему, но пенсия слишком маленькая, поэтому он решил сдать вторую комнату.
В тот же вечер мы собрали вещи – это заняло сорок минут, у нас ничего не было, кроме ноутбука и нескольких кофт – и въехали в новое жильё.
В первую ночь на новом месте я проснулась от ощущения, что умерла.
Я не знаю, что чувствует человек в последние десять секунд жизни, но в моём представлении всё происходит именно так: отключающийся мозг, агонизирующее сознание и всепоглощающий страх.
Меня подбрасывает на кровати, я задыхаюсь, сердце выскакивает из груди. Бужу Матвея.
Он не понимает, что со мной, а я не могу толком объяснить, только кусаю губы, трясусь и повторяю, что умираю, умираю, умираю. Он пугается и вызывает «скорую».
К приезду фельдшера мне становится немного лучше, сознание проясняется, дрожь утихает. Хочется провалиться под землю со стыда. Что мне сказать хмурому, уставшему дядьке, всю ночь катающемуся в дребезжащем пазике на чужие поносы и инсульты? Что у меня колотилось сердце и мне показалось, что я умираю?
Я мямлю что-то невразумительное, но он оценил ситуацию и без моих пояснений. Достаёт из своего жёлтого ящика какую-то ампулу и набирает шприц.
– Что это?
– Успокоительное. Сходите к психиатру, девушка. Вы же не будете вызывать «скорую» каждый раз.
Через десять минут после укола по телу разливаются тепло и покой. На каждом органе, на каждой мышце была тугая металлическая прищепка, теперь они разомкнулись. Ни одной свербящей мысли в голове. Умиротворение.
Впервые за много месяцев я сплю, не просыпаясь, всю ночь.
Большую часть времени приходится месить ногами грязищу. Она начинается в октябре, а заканчивается в лучшем случае в апреле. Семь месяцев серости, холода и грязи. Или грязи пополам со снегом. Тоже грязным.
Теперь мне приходится ездить в универ на автобусе. Когда мы жили у брата Матвея, я ходила пешком. Мне плохо в общественном транспорте. Через минуту после того, как закрываются двери автобуса, наплывает тревога. Сначала лёгкая, еле ощутимая, но чем дольше я еду, тем она острее. Я не могу контролировать выход из автобуса, он тормозит только на остановках, а если мне вдруг станет плохо? Эти люди вокруг, что они подумают обо мне, если начнётся приступ? Если я начну задыхаться, если у меня потемнеет в глазах, и я потеряю сознание? Наверное, кто-нибудь из пассажиров попросит водителя остановить автобус, все столпятся вокруг меня, кто-то предложит вызвать «скорую», она приедет и… И что дальше? Фельдшер скривит губы, вколет мне успокоительное и посоветует сходить к психиатру? И всё это на глазах десятков незнакомых людей? Какой позор.