Задание
Шрифт:
— Ну и что? — спросил Леденцов, зная, что разговор предстоит вести ему, как самому неосведомленному.
— У папаши в столе лежит пара тыщ.
— Ну и что? — повторил Леденцов, все-таки не понимая, а скорее, еще не веря своей догадке.
— Наколем, — усмехнулся Шиндорга.
— Это же кража…
— Ага.
Неужели он ошибся? Никакой индивидуальности? Стадо замычало и поскакало за первым подвернувшимся козлом, то есть вожаком? Леденцов посмотрел на всех жадно… Грэг не отрывался от журнала, умещая буквы по клеточкам; Бледный разглядывал озябшие прутики, точно считал
— Отец может подумать на Григория, — угрюмо предостерег Леденцов.
— Мы дверь взломаем, «наследим». Инсценируем. А хоть и подумает? На родного сына в милицию не заявит.
— И зачем эти деньги?
— Вопросик на засыпку, да? Зачем «бабки»… Все продумано, Желток. Катим всей кодлой на юг. Сечешь? Бархатный сезон, волны, шашлыки, сухонькое… Хай лайф!
Леденцов вскочил с холодной скамейки и подошел к Артисту.
— Григорий, и тебе не жалко родителей? Не жалко больную мать?
Шиндорга, словно не надеясь на стойкость Грэга, втиснулся между ними и почти заорал:
— Желток, не дави! А то мы тебя так бортанем, что ты протухнешь! Почему его мать в больнице лежит, знаешь? Ногу повредила, свою «Волгу» надраивала. А деньги Артист предкам потом отдаст. Ты знаешь, что у него тыщи лежат? Как только он родился, мамаша завела на его имя сберкнижку и до сих пор кладет полсотни ежемесячно. Вручит ему после института. Артист миллионер!
Грэг не отозвался и не оспорил, будто речь шла не о нем. Леденцов прикинул: институт кончают примерно в двадцать три года. Если его мама кладет ежегодно по шестьсот рублей, то вместе с дипломом Грэг отхватит около четырнадцати тысяч. Неплохо для молодого специалиста…
Леденцов уже начал читать толстые педагогические книги. Он еще не усвоил всех систем и методов, он еще многого не понял и еще ни в чем толком не разобрался. Но ему показалось, что суть он ухватил…
В воспитании, как и в оперативно-следственной работе, нет пустяков; вернее, пустяки значат больше, чем педагогические системы. Отцов и матерей дети на работе не видят, поэтому роль мелочей возрастает. О чем родитель думает, с кем говорит, что читает, куда ходит, почему молчит; как держит вилку, как смотрит телевизор, как сморкается… Это и есть воспитание. В маминых научных работах Леденцов ничего не понимал, но он не сомневался, что она отменный работник. Почему не сомневался? Он не знал. Может быть, потому, что кофе мама пила изящно, строго, задумчиво, ни на миллиметр не склоняя спины.
Пустяки? Каким будет расти мальчишка, зная, что денежки ему копятся? Леденцов когда-то разозлился на Артиста, который положил гитару женщине на ноги и в парке хотел разбить фонарь… Да как он этой гитарой по людским головам не прошелся — со своими четырнадцатью тысячами? Он же богатый, он же исключительный…
— Ну? — спросил Шиндорга у Леденцова, вроде бы не сомневаясь во всех остальных.
— Я не пойду.
— Почему?
— Мне чужие деньги не нужны, — отрезал Леденцов уверенно, потому что тоже кое в чем не сомневался.
— А, вот как заквакал…
— Я
— Замуж хочешь? — осклабился Шиндорга.
— Тебя не спросила!
— Меня исключи. — Грэг оторвался от кроссворда и добавил виноватым голосом: — Если в «Плазме» чего про меня узнают, то будут лупить, как по ударнику. А потом выгонят.
Шиндорга повернулся к Бледному, но тот слушал скрип оголенных прутьев. Его безучастность всех удивила. Ведь решалась судьба давно задуманной и разработанной операции «Отцы и дети»…
— Бледный, вдвоем, что ли? Выйдет по тыще на рыло, — не выдержал молчания Шиндорга.
Леденцов забеспокоился. Не слишком ли он самоуверен? А если Бледный сейчас согласится, что делать? Выход, конечно, был… Признаться, что он работник милиции, о чем Ирке велено пока молчать. Но объявляться Леденцову казалось немного преждевременным.
— Эдуард, я обещал познакомить тебя с сыщиком…
— Обещал. — Бледный отпустил взглядом скрипучие прутья.
— Сыщик ждет.
— Когда?
— Сейчас. Всех приглашаю.
31
Но сыщик их не ждал. Открыв дверь и увидев на лестничной площадке толпу, он и ухом не повел; может быть, лишь скоро глянул на Леденцова с никому не заметным укором.
— Проходите и раздевайтесь, — сказал он весело.
— Сапоги снимать? — спросила Ирка.
— И сапоги, и ботинки: полы драю сам.
Ребята разделись, поглядывая на Петельникова. Тот, видимо, только что пришел с работы, еще не переоделся — лишь снял галстук. Еще и кофе не пахло.
— Проходите, — сказал он, распахивая дверь в комнату. — Друзья Бориса есть мои друзья.
Они вошли и сбились кучкой у порога, озираясь. Леденцов знал, что происходит в их головах: подсознательное сравнение особняка Мочина с этой однокомнатной квартирой. Здесь тоже не бедно, но нет ни роскоши, ни кичливости. Модно, красиво и функционально. Книжные полки с классикой, детективами и литературой по криминалистике. Непонятный шкаф, иссеченный щелями: там диски всех в мире симфоний, ноктюрнов и концертов; там даже есть сочинение Скрябина под названием «Прелюдия для левой руки», откуда, как предположил Леденцов, и пошло современное выражение «одной левой». Два стола: большой, письменный — для работы; поменьше, изящный и круглый — для кофепития. Широченная белая тахта. Несколько мягких полукреслиц на колесиках, свободно катавшихся по комнате. Деревянные панели, светильники, фотопортреты…
Гости расселись. Капитан стал посреди комнаты — в кремовых брюках, алой рубашке с погончиками, сильный и ладный, — обвел всех чуть насмешливым взглядом и предложил:
— Давайте знакомиться. Вадим Александрович Петельников.
Он каждому пожал руку и внимательно выслушал имя и фамилию. Леденцов отметил, что пока капитан им нравится. Лишь Шиндорга недовольно сдувал челку с правого глаза, но он сюда пошел с великой неохотой, покорившись большинству.
Заминки в разговоре, которая случается при подобных знакомствах, не вышло, потому что Ирка не утерпела от вопроса: