Задержи дыхание (сборник)
Шрифт:
Звонили из института, где он когда-то учился, а теперь вел научный семинар. С ним случился глубокий обморок, упал во время лекции и его не удалось привести в себя. Вызвали «скорую», студенты столпились вокруг, некоторые девушки, тайно влюбленные в этого тихого, миловидного, молодого доктора наук, вытирали слезы и с ужасом смотрели на его застывшее, будто замороженное лицо.
Мать бросилась в институт, но сына уже не застала. Его увезли в больницу. Она поехала туда на такси, но спешила, как выяснилось, зря. Ее не пропустили дальше регистратуры.
Она узнала диагноз только через день.
Кома.
Он дышал, сердце билось, почки работали,
Меня больше нет.
Что, как, почему?! Да это просто невозможно! Он не видит, не слышит, не думает, питается через уколы, испражняется, и все! Мой сын, моя надежда, мой мальчик! Я должна, должна помочь, хотя они говорят, что он не слышит, и я тоже не дура, знаю, что такие ничего не понимают, это просто организм, который будет жить, пока не сгниет от пролежней, потому что уход всегда плохой, даже если его оплачиваешь и таскаешь конфеты, знаю я этих санитарок, сама была медсестрой и помню… Нет!
Я приведу к нему врача, который делал ему в пятнадцать лет энцефалограмму! Пусть скажет все! Пусть поклянется! Это ведь неправда!
Меня больше нет.
Тринадцать лет назад медсестра, которая работала у нас в отделении интенсивной терапии, во время обеденного перерыва подошла ко мне и со смущенной улыбкой попросила немного помочь. У нас были хорошие отношения. Я жалел и ценил эту скромную работящую женщину, которая все силы тратила на то, чтобы поднять единственного сына. Она сказала, что у мальчика большие способности, но совершенно отсутствует внутренняя дисциплина. Он безалаберный, не ценит своего времени, не думает о будущем. Нужно как-то его подстегнуть.
Идея пришла в голову ей, не мне. Я бы на такое не решился, хотя мы, врачи, порой шутим цинично. Договорились, что она приведет ко мне парня, а я изображу, что результаты неутешительны, напугаю его как следует, чтобы тот взялся за ум. Которого у него (как мы ему скажем) скоро не будет.
А когда парню исполнится тридцать и он чего-то добьется, говорила та сестра, она сделает ему подарок на день рождения. Скажет, что диагноз был фальшивым, и теперь, когда он научился ценить свое время, можно никуда не торопиться. И это будет ему уроком.
Аппарат даже не был подключен, я для вида распечатал первое попавшееся исследование. Так что не могу сказать, виновен ли я в том, что случилось, или парень был изначально болен. Сейчас уже не могу, потому что вымысел стал реальностью, и концов не найти.
А ведь мы могли ему это внушить.
Меня больше нет.
Я привела врача. Он говорил с ним. Ничего! Ничего! Они говорят, у моего сына бездействует мозг. Ровная линия, потом легкий всплеск активности, и снова пусто. Да ведь он был совершенно здоров! Он и до тридцати не дожил, он…
Он жив еще!
Меня больше нет.
В палате отчетливо пахло бедой. Это был запах испачканного памперса, лекарств, вонь тела, которое живет лишь по инерции и только потому, что за ним ухаживают.
Старый знакомый, врач из больницы, где она прежде работала, уже ушел. Напоследок он даже не попрощался, и лицо у него было такое, что она съежилась,
– Я солгала!
Плакать она уже не могла. Ее квартира была забита цветами, которые присылали с его прежних работ, приходили незнакомые люди, выражали соболезнования… Одна молодая женщина постоянно звонила и спрашивала, как это случилось, где он лежит, нужны ли деньги, ее муж человек состоятельный… И главное, он когда-нибудь о ней говорил? Но мать отвечала, что нет, никогда.
– Я солгала, слышишь? – Она склонилась к застывшему, все более уходящему в себя лицу, похожему на слабо улыбающуюся архаическую маску. – Ты никогда не был болен! С тобой было все в порядке! Я хотела только поторопить тебя, потому что, пойми, когда женщина одна и у нее на руках ребенок со способностями, а он ленится, и помочь некому, и…
Меня больше нет.
– Сонный час, – равнодушно сказала медсестра, вкатывавшая в палату капельницу на штативе. Ее грубое лицо не выражало ровно ничего, как у большинства людей, ухаживающих за безответными «овощами».
– У него навсегда сонный час, – тихо ответила мать, отнимая руку от постели. – Пусть отдохнет. Я принесла вам конфеты…
Она вдруг поймала себя на том, что заискивает перед этой дебелой бабой, и узнала свой приниженный тон. Так когда-то говорили и с ней, оставляя на ее безучастных руках оцепеневшие и все же родные тела. И ей совали что-то родители, супруги, дети, чтобы за пациентами ухаживали получше. Не больно укололи, вовремя перевернули, помыли. И эти жалкие, порою купленные на последние копейки взятки раздавались впустую. Ведь такой пациент не мог ни на что пожаловаться, а ей не хотелось тратить на уход за полумертвым телом те душевные силы, ту теплоту, которую она пыталась сберечь для сына. И когда она возвращалась домой, а ее мальчик жадно поедал конфеты, последним, о чем она думала, был пациент в палате.
Мать робко наклонилась, чтобы поцеловать лицо сына, и его открытые глаза показались ей двумя аквариумами со сгнившей, мутной водой, где все мысли всплыли кверху брюхом, как умершие рыбки.
Друг семьи
Горничная внесла в номер чемодан и аккуратно поставила его возле кровати. Включила свет, взглянула на полотенца в ванной, пожелала доброй ночи и ушла. Новый жилец все это время стоял, держась трясущейся рукой за косяк двери, разглядывал на стенах и потолке спящих комаров и часто сглатывал слюну. Из открытого окна тянуло теплой сладковатой гнилью, а за мелкими болотцами с отраженным в них закатом грузно шли бесконечные товарные поезда.
После ухода горничной он немного полежал на постели, затем с трудом встал, открыл чемодан, достал оттуда конверт с фотографиями и вытряхнул его содержимое на подушку.
Первая фотография была самой неудачной, на ней все плакали и были непохожи на себя. Вот низкая железная ограда, за ней – пышный холмик в белых венках, позади семья. Мать, отец, старшие братья, две тетки, какие-то девушки, видимо, подруги покойной сестры. Его здесь нет, он был тогда очень мал и остался дома с нянькой. И чуть за плечом старшего брата – ТОТ ЧЕЛОВЕК. Одну руку он положил брату на рукав, другой поднес к лицу клетчатый носовой платок. Лица не видно.