Шрифт:
Кэтрин Птейсек
Заездили
Жизнь медленно вытекает из меня капля за каплей... мои несчастья высасывают из меня все соки, точно какой-нибудь вампир. Нет, скорее паук. Паук ничем не лучше вампира - он сидит на своей паутине, дожидаясь жертвы, и, изловив добычу, высасывает бедняжку, пока от нее не остается одна сухая, пустая оболочка.
Это обо мне... это я стремительно превращаюсь в пустую шкурку.
В прихожей, поглядев в зеркало, я обнаруживаю мелкие морщинки вокруг глаз - а ведь еще несколько месяцев назад их не было, я твердо знаю. Кожа у меня сухая... как пустыня. Я выгляжу на десять - нет, пятнадцать - лет старше,
Сохну... высыхаю... рассыхаюсь... рассыпаюсь в прах...
Хрипло вздохнув, я перебираю письма. Руки начинают трястись. Я знаю, что лежит в этих чопорных конвертах - их можно не распечатывать.
"Вы просрочили..."
"Вы просрочили..."
"Вы просрочили..."
"Вы должны были внести платеж Х месяцев назад".
"Мы передаем ваши счета в Агентство взыскания долгов".
"С сожалением напоминаем, что вы должны немедленно связаться с нами..."
"Мы будем вынуждены..."
А на текущем счету у меня всего тридцать восемь долларов.
Моя рука комкает конверты. Торопливо принимаюсь их разглаживать.
Не знаю, что тут делать - плакать или ругаться на чем свет стоит. После того как Джек от меня ушел - уже несколько месяцев кряду, - я пробовала делать и то, и другое.
Не помогло.
Сколько писем я написала кредиторам, объясняя, что не пытаюсь их обжулить и всерьез намерена вернуть долги, но очень-очень постепенно, иначе не получится. Но начинается новая неделя, и телефон вновь разрывается от требований денег, а почтовый ящик, набитый грозными письмами, чуть не лопается по швам. Сейчас звонки пошли такие кошмарные, что я живу, выдернув телефонную вилку из розетки. С телефоном тоже все не слава богу - за последнее время его уже дважды отключали. Свет мне пока не вырубили - но обещают.
Скрипнув зубами, я швыряю корреспонденцию на комод в прихожей, на груду прочих нераспечатанных конвертов, в том числе - от Джека.
Заложив за ухо непослушную прядь, хватаю картину, ключи и сумочку и выскакиваю из дома. Стекла в двери жалобно дребезжат.
До работы у меня еще уйма времени, так что сначала я заеду в багетную мастерскую, заказать рамку для картины. Это полотно маслом, которое мне заказали много месяцев назад. На прошлой неделе я его закончила. Картина еще не совсем высохла - слишком уж влажная погода стоит, - но ждать нельзя: мне нужны деньги. Я много раз начинала работу над этой картиной, но прошло черт знает сколько времени, пока она обрела пристойный вид. Я ею не совсем довольна, но... Жутко обидно, что для занятий живописью у меня не хватает ни времени, ни сил, но тут уж ничего не поделаешь; хорошо еще, что удается улучить несколько часов на выходных. И вообще, постоянный депресняк как-то не очень способствует вдохновению.
"Не сдавайся", - говорят мне друзья, и я пытаюсь; пытаюсь находить в жизни положительные моменты, пытаюсь надеяться, что все изменится к лучшему... но это трудно... ужас как трудно.
На перекрестке я сворачиваю налево. Перед "зеброй" скопилась целая вереница машин. Невесть почему - движение на перекрестке не очень-то оживленное, и улицу никто не переходит. Я барабаню пальцами по рулю. Балуюсь со стеклами: поочередно опускаю их и поднимаю. Левое, правое, левое... Подправляю сиденье, зеркало заднего вида, боковое зеркальце. Уже собираюсь посигналить, но тут открытая машина передо мной переползает
Внезапно меня кто-то толкает сзади, и я только непонимающе хлопаю глазами.
Ага, поняла: какой-то идиот в меня врезался. Выскакиваю полюбоваться повреждениями.
Виновница, старушка с седыми кудрявыми волосами, медленно выбирается из своего "ягуара". Нижняя губа у нее дрожит. Подойдя ко мне, она начинает плакать.
– Извините, ради Бога. Я не хотела в вас врезаться. Я думала, вы дальше продвинетесь. Простите, ради Бога. Простите. Мне очень жаль.
– Она выламывает руки, руки, темные от "старческой гречки", руки с выступающими синими венами.
Я вспоминаю, как в последний раз виделась со своей матерью: ее скрюченные пальцы, набрякшие, толстые вены; когда же я взяла ее руку, она оказалась холодной, холодной, как лед. Внутри меня накапливается злость, и я ору:
– Сука, идиотка, ты не соображаешь, что делаешь! Следила бы за дорогой, вместо того чтобы радио крутить или волосы свои поганые расчесывать! Тебе еще повезло, что я не взяла с собой ребенка!
Ухожу и уезжаю - пробка за это время уже рассосалась. Вся дрожа, я смотрю в зеркало и вижу, как старушка чуть ли не падает на свой "ягуар". Кусаю губы. Сама не знаю, чего это я так взвилась. Мой бампер практически невредим - это ее машина поцарапана. Ее слезы разбудили во мне жалость - и почему-то разозлили еще сильнее, вселили желание врезать ей как следует.
А что это я ляпнула насчет ребенка? Нет у меня ребенка.
Меня трясет. Должно быть, это все из-за жары. Из-за жары и влажности.
У багетной мастерской припарковаться негде. Оставляю машину перед соседним зданием. Идти жарко, асфальт липнет к подошвам; какое-то дерево роняет на тротуар свои гнилые плоды.
Когда я вхожу, тип за прилавком даже не смотрит на меня. Он разговаривает по телефону, почти шепотом - значит не с клиентом. Жду минуту. Две. Три. Наконец, простояв перед прилавком около пяти минут, откашливаюсь.
– Мне пора. Перезвони через минутку.
По моим предположениям, операция по заказу рамы займет больше минуты, но я молчу.
– Что вам?
– спрашивает тип. Голос у него обиженный - клиенты явно мешают ему жить.
– Я звонила вам на неделе... кстати, еле пробилась: телефон все время занят.
– Я испепеляю его взглядом, теперь мне ясно, почему у них все время занято.
– Мне нужно вставить эту картину в раму; человек, с которым я говорила, сказал, что это займет всего несколько дней.
– А-а. А Дейва нет.
– Кто такой Дейв?
– озадаченно спрашиваю я.
– Это он рамы делает. Не знаю, когда он вернется.
– Вы можете мне сказать примерную стоимость?
– Я рам не делаю.
"Ты вообще хоть что-нибудь делаешь?" - подмывает меня спросить.
– Ну, а прейскуранта какого-нибудь у вас разве нет?
– Ага.
Знаю-знаю: какая наглость с моей стороны ожидать, что этот тип хоть пальцем об палец ударит.
Тип берет у меня картину, а я шлепаю его по руке.
– Не трогайте холст. Испортите.