Загадка «Четырех Прудов»

Вебстер Джин

Учитывая состояние Рэднора и то, что полковник день ото дня все больше раздражался по поводу тайны облигаций, не удивительно, что по отношению друг к другу они пребывали в состоянии крайнего напряжения. Наблюдая чаще то, как полковник третировал Рэда, я понял, что для сумасбродства Джефферсона было веское оправдание. Будучи в глубине души добрым человеком, он обладал, тем не менее, неукротимым нравом и совершенно деспотической жаждой власти над всеми, кто его окружал. Его волеизъявление было здесь единственно допустимым. С двадцатидвухлетним Рэдом он стремился вести себя так же, как с двенадцатилетним. За несколько месяцев до моего приезда (я услышал об этом позже) он даже ударил его, после чего Рэднор круто повернулся и вышел из дома, согласившись вернуться лишь две недели спустя, узнав, что старик

заболел. Если двое мужчин и нуждались когда-либо в женской руке, которая бы ими управляла, то это были эти двое. Я считаю, что если бы моя тетушка была жива, большинство неприятностей удалось бы избежать.

Рэд, однако, был не единственным, кто ощутил недовольство полковника в связи с ограблением. По отношению к слугам он проявлял строгость, если не сказать жестокость. Все домашние были порядком напуганы. С Моисеем он обращался, как с собакой. Не знаю, почему парень это терпел. Очевидно, полковник так и не понял, что прежние дни рабства миновали и что он больше не хозяин над телами и душами негров. Он управлял плантацией, словно деспот. Все – от его собственного сына до самого простого негритенка – находились во власти его прихоти. Когда он пребывал в хорошем настроении, то для черномазых он был сама доброта; когда же он бывал не в духе, то срывал гнев на тех, кто оказывался поблизости.

Я никогда не забуду свое возмущение, когда я впервые увидел, как он ударил человека. Однажды утром двое конюхов поймали возле курятника странного негра и привели его в дом. Дядя, стоявший на ступеньках открытой галереи в ожидании своего коня, пребывал в особенно свирепом настроении после недавней перебранки с Рэднором. Человек сказал, что хочет есть и попросил работы. Но полковник, почти не дав ему заговорить, в припадке слепой ярости набросился на него и нанес своим тяжелым стеком шесть хлестких ударов по голове и плечам. Вместо того чтобы встать и защищаться, как подобает мужчине, негр, парень крепкого телосложения, корчился на земле, закрыв голову руками.

– Полковник Гейлорд, пожалуйста, – хныкал он, – отпустите меня! Я ничего не сделал. Я не крал кур. Ради бога, не лупите меня!

Я бросился вперед с гневным восклицанием и схватил дядину руку. Парень мгновенно вскочил на ноги и без оглядки пустился прочь по тропинке. Полковник постоял минуту, переводя взгляд с моего возмущенного лица на исчезающего в дали человека, и расхохотался.

– Я думаю, он меня больше не потревожит, – заметил он, вскакивая на коня и трогая; настроение его, по всей вероятности, значительно улучшилось.

Признаться, чтобы забыть эту сцену, мне понадобилось немало времени. Но что хуже всего, это то, что с собственными слугами он расправлялся столь же стремительно. Больше всего меня поражало, как они это воспринимали. Моисей, который всегда был под рукой, получал затрещин больше, чем любой другой негр в усадьбе, но насколько я понял, это, судя по всему, только умножало его любовь и уважение к полковнику. Я не думаю, что северянин когда-нибудь смог бы понять эту ситуацию.

Так обстояли дела спустя месяц моего пребывания в «Четырех Прудах». Каникулы мои продлились довольно долго, однако мне было в высшей степени уютно и очень не хотелось уезжать. Для моего изголодавшегося в городе взгляда первые недели мая были ослепительно-пышным зрелищем красоты. Ландшафт сверкал от желтых нарциссов, розового персикового цвета и яркой зелени молодой пшеницы; поля ожили благодаря радостно-игривым весенним ягнятам и жеребятам, выпущенным на пастбище. С большой неохотой я предвкушал свое возвращение к кирпичу, камню и асфальту Нью-Йорка. Работа звала меня, но я лениво откладывал отъезд день за днем.

На плантации все, казалось бы, пошло по-старому. Местонахождение облигаций по-прежнему оставалось загадкой, но призрак вернулся в свою могилу, во всяком случае, его появления в доме прекратились. Я думаю, что кто-то еще пару раз видел, как «дух родниковой впадины» поднимается из облака адского дыма, но вызванные этим волнения не вышли за пределы негритянских жилищ. Ни один человек в усадьбе, кто дорожил своей шкурой, не посмел бы произнести слово «призрак» в присутствии полковника Гейлорда. Взаимоотношения между Рэдом и его отцом стали менее натянутыми и дела в целом

складывались довольно удачно, как вдруг, словно гром среди ясного неба, стали происходить странные и ужасные события, которые все изменили в «Четырех Прудах».

Глава IX

Экспедиция в Люрэй

Однажды утром, часов в одиннадцать, полковник, Рэднор и я расположились в шезлонгах на лужайке, в тени раскидистой катальпы. Было тепло, мы с Рэдом только что вернулись с пешей прогулки на верхнее пастбище, находившееся в доброй миле от дома. Мы с жаром отдавали должное запотевшим бокалам, которые Соломон недавно поставил на стол, когда до нас донесся стук копыт скачущей во весь опор лошади, и вскоре на том конце усеянной солнечными бликами дорожки возникла Полли Мэзерс на своей гнедой по кличке Тигровая Лилия. Рядом с нею весело носился ирландский сеттер, и все трое составляли живописную сцену. Блестящая шкура лошади, шелковистая шерсть собаки и золотисто-рыжие пряди самой Полли были почти одного цвета. Я думаю, что маленькая ведьма намеренно выбрала в спутники этих двоих. В темном облачении и мужской шляпе, с лоснящимися щечками и смеющимися глазами, она являла собой столь прелестное видение, какое когда-либо доводило до совершенства майское утро. Весело помахав хлыстом, она поскакала к нам через лужайку.

– Привет! – окликнула она, забавно подражая горному диалекту. – Вы не пригласите меня спешиться чуток, посидеть рядком да поговорить ладком?

Узнав наездницу, Рэднор вспыхнул, но, пока мы с полковником оказывали знаки гостеприимства, чопорно держался в стороне. Я знаю, что Полли и Рэд встретились впервые с того вечера, когда она отказалась танцевать с ним, и ее появление можно было истолковать лишь как желание загладить вину.

Она легко спрыгнула на землю, отпустив Тигровую Лилию попастись на лужайке, и грациозно присела на подлокотник кресла. По ее поведению невозможно было хотя бы предположить, что с кем-то из нас у нее натянутые отношения. Через несколько минут дружеской болтовни с полковником и мною – Рэд выражался односложно и отстраненно – она приступила к цели своего визита. Некие друзья из Саванны собираются погостить в «Холле» на пути к Виргинским горячим источникам и, как это свойственно странникам, посетившим долину, они собираются совершить вылазку в Люрэйскую пещеру. Пещера находится по ту сторону гор, примерно в десяти милях от «Четырех Прудов». Поскольку я еще там не бывал (во всяком случае, таков был выдвинутый ею аргумент), она прибыла, чтобы просить нас троих присоединиться завтра ко всей группе.

Вначале Рэд был угрюм и довольно резко отклонил приглашение по той причине, что должен позаботиться о делах. Полли, однако, пренебрегла его отговоркой, со значением прибавив, что Джим Мэттисон приглашения не получил. Этот знак раскаяния был воспринят им со счастливым румянцем на лице, и не успела она ускакать прочь, как к нему уже вернулась его прежняя веселость. Полковник тоже возражал на том основании, что он слишком стар для подобных развлечений, но Полли, положив руки ему на плечи, с помощью уговоров добилась от него согласия, – перед таким убеждением смягчилась бы даже мумия. Однако на самом деле полковник был несказанно рад приглашению. Ему льстило попасть в компанию молодых людей, и он испытывал к Полли весьма нежные чувства.

Наблюдая за ней, я вдруг подумал о том, как она похожа на ту другую девушку, жившую восемнадцать лет назад. В глазах Полли плясал тот же страстный восторг жизни, что оживлял лицо на портрете над каминной полкой, во втором этаже. Какое-то мгновение сходство было поразительным; очевидно, та же мысль осенила и полковника Гейлорда. Старик смотрел на нее с задумчивой печалью, и мне хотелось бы считать, что он думал о Нэнни.

Тем же вечером меня и Рэднора пригласили на бал в соседнее поместье, но когда пришло время идти, я отпросился под предлогом того, что должен отдохнуть перед завтрашней утренней поездкой. Но истинная причина, я полагаю, заключалась в том, что я тоже испытывал легкий приступ «болезни», затронувшей Рэднора; и, поскольку у меня не было шансов победить ее, то разумнее всего было держаться подальше от смеха Полли. Как бы то ни было, я улегся в постель и уснул, а Рэд пошел на вечеринку, и я так и не узнал, что в точности произошло той ночью.