Загадка Идола

Малышев Анатолий Федорович

Зеленые невысокие волны осторожно перемывали прибрежный гематитовый * песок. Эта черная гематитовая кайма с белыми пятнышками раковин была типична для восточного побережья Иссык-Куля.

Знакомое ощущение повторяемости охватило Никифора Антоновича: это он уже испытал на Теплицзее в Швейцарии, это уже было, когда холодные волны озера точно так же намывали железную слюдку на пологий берег.

Он шел вдоль Караколки. Воды в реке стало еще больше, ее берега дрожали: это была громадная паводковая масса, волочившая огромные валуны. Никифор Антонович

вспомнил, что обещал помочь Веронике Градовой разобрать об

* Гематит - железная слюдка, минерал железа.

разцы. И еще что-то обещал он, но это выскользнуло из памяти, как последний луч солнца, прощально сверкнувший в холодных брызгах Караколки.

Образцы были разобраны, но чувство обновленности, приподнятости не пропадало.

Среди этих необычных для него ощущений, иногда, как в разрывах тумана, его аналитический ум пытался зацепиться за факты текущей жизни: с ним творится что-то непонятное, не поддающееся анализу и трезвой оценке. Эти непривычные эмоциональные перепады, какие-то внезапные скачки от радости к тоске. Это смущало его. Но при виде Вероники тяжкий груз размышлений пропадал, профессор забывал обо всем. И это забвение условностей, сложностей в присутствии Вероники смущало его еще больше.

Он включил в состав своего отряда Веронику Градову в качестве медсестры и разнорабочего. Почему? Этого он не мог объяснить.

Потом, в пути, Никифор Антонович недоумевал: какой бес дернул его так рьяно настаивать, чтобы Вероника Градова участвовала в его экспедиции? Это было наваждением, непонятным давлением, мысленным приказом, но чьим? И он с невольной опаской приглядывался к девушке. Остались позади белые пенистые пороги реки Тургень-Аксу, широкая долина которой с ее тридцатиметровыми елями Шренка была прекрасней знаменитых речных долин Швейцарских Альп.

После ночевки в Кок-Кия отряд вышел на четырехтысячеметровый, с вечными снегами, перевал Чон-Ашу. Брустверы слоистого сине-зеленого снега грозили обрушиться на голову.

С Чон-Ашу, как с высоты птичьего полета, стала видна неподвижная холодная панорама широтных хребтов. Царство ослепительных фирнов и черных скал. Массивно-гибкими жгутами спускались языки ледников, замыкаясь черно-белыми передовыми моренами.

Мамат, проводник-киргиз, радостно улыбался, оглядываясь на Веронику и Никифора Антоновича. Профессор понимал его: Мамат чувствовал себя волшебником, приобщают щим неофитов * к непостижимой древней красоте Горного хаоса.

После ущелий Оттука и тяжелых каньонов Сарыджаза, прорубившего себе путь могучими весенними свинцово-серыми водами, отряд спустился в долину Иныльчека.

Геолог отряда Лев Николаевич Гурилев, которого рекомендовал профессору Владимир Афанасьевич Окаев, оказался человеком необщительным и молчаливым. Он никогда не высказывал своих чувств, а пройденный путь - часть Великого шелкового пути древности - стоил переживаний. Но тут, когда увидел широченную долину Иныльчека и обрывающуюся перед ней узкую щель Сарыджаза, не выдержал.

– Нет вы

посмотрите! Какая долина прорыва!
– укрощая ликующий голос, воскликнул он.

Правда, до него восторги этими первобытными тропами выражала только Вероника Градова: для большинства это был обыденный рабочий путь, который они проходили уже не первый раз. Вероятно, потому с большим пониманием они относились к ее словам, что и сами смотрели на все как бы ее глазами, заново.

Великая радость специалиста видеть красоту там, где ее не дано увидеть другим! Весь вечер Лев Николаевич исследовал долину, так заинтересовавшую его.

Здесь была последняя ночевка отряда.

Нужно отметить: в эти вечера перед прибытием на каиндинские раскопки постоянной и единственной собеседницей Никифора Антоновича была Вероника. Остальные с внимательными улыбками слушали их долгие научные беседы.

Геолог каждый вечер, пока хватало дневного света, крупным убористым почерком заполнял свой маршрутный дневник.

Но вот наступил последний день пути. Отряд поднялся по тропе от долины Иныльчека, минуя его древнюю террасу, сложенную озерными суглинками. Когда-то, тысячи лет на

* Неофит - здесь: новичок.

зад, здесь было озеро. На его берегах росли тростники, по зеленой воде плавали утки, а темнеющая глубина пронизывалась стремительными стрелами рыб... А сейчас была белая безжизненная 'глина с окаменевшими стеблями тростника, с обломками обызвестковавшихся костей - это все, что осталось от бывшего некогда озера с его движением, влагой, жизнью.

Самым трудным для Никифора Антоновича оказалось преодоление сарыджазской тропы. Тропа змеилась все выше и выше. Головокружительная высота в скальных обрывах левого борта Сарыджаза! Ни ледяной карниз на перевале Чон-Ашу, ни переправы через стремнины горных рек не вызывали у него такого предельного напряжения нервов, как здесь.

Натянув уздечку так, что морда лошади почти вывернулась назад, а белки ее глаз налились кровью, с обреченным чувством падения смотрел он на белую бесшумную ленту реки - она была так далеко внизу, что чудовищный грохот на перепадах был не слышен.

– Никифор Антонович!
– громко крикнул Доломатенко, ехавший вслед за Маматом.
– Не смотрите вниз! И отпустите поводья! Что вы тянете так!..
– последовало многозначительное молчание.
– И вы, Вероника, тоже! Отпустите!

Мамат по-киргизски спросил о чем-то Доломатенко. Тот досадливо отмахнулся:

– Нет, Мамат!
– и снова резко обернулся в седле.
– Никифор Антонович, Мамат говорит, что есть другая тропа, я знаю ее - еще на два дня пути. Мы, как всегда, проедем и по этой. Только вы с Вероникой крепче держитесь за луку седла и смотрите в спину переднему. Доверьтесь своей лошади! Здесь она гораздо опытнее вас.

Через два часа начался спуск, тропа расширилась, и люди вновь нашли в себе силы для разговора.

Вероника до самого спуска к безопасным террасам Сарыджаза оставалась безмолвной.