Загадка Идола
Шрифт:
Когда отряд спустился, Доломатенко, сдвинув на затылок фуражку, облегченно повернулся в седле.
– Да-а! Тропочка!
– В его голосе слышалось извинение за недавний окрик.
– Сколько раз здесь проезжаю, а привыкнуть не могу.
Лев Николаевич снял свою тесную фуражку, потер ладонью красный рубец на лбу.
– Интересные породы, Никифор Антонович! Роговики и мраморы - сплошь метаморфические породы. Где-то здесь должен быть мощный интрузив * гранитов!
НЕТОЧНОСТЬ В МИЛЛИОН ЛЕТ - НЕБОЛЬШАЯ ОШИБКА!
Одолев последний небольшой подъем, отряд спустился в долину Каинды - следующего
Каинды - по-киргизски береза. Пятнисто-белые стволы берез с еще голыми ветвями толпились у русла реки, сразу за спуском с широченной террасы перед впадением в Сарыджаз.
Пока развьючивали лошадей, с этой террасы, скользя и падая на крутых глинистых обрывах, бежали люди.
– Ф-фу! Отдышусь!.. Здравствуйте!
– торжественно произнес коренастый с рыжей лопатообразной бородой мужчина, протягивая вымазанную глиной руку.
– Здравствуйте!
– сказал Никифор Антонович, неуверенно пожав протянутую ладонь.
– Мне хотелось бы увидеть Павла Игнатьевича Введенского.
– Профессор помнил худенького юношу в очках, с которым расстался лет пять назад.
– Это я! Я и есть! Не узнали, Никифор Антонович?
* Интрузив - магматическая порода, застывшая на глубине.
радостно засмеялся рыжебородый.
– Я так вас жду! А ты, Вероника, почему здесь? Кто тебе разрешил?
– Веронику-то я взял сюда, - делая ударение на слове "я", сказал профессор.
– Так что вы не ругайте ее. И образцы все мы оформили...
До позднего вечера не утихало возбуждение в лагере.
Разбирали почту, продукты, снаряжение...
Введенский геолога и Никифора Антоновича устроил в своей палатке, а потом, при тусклом освещении свечей, волнуясь, показывал свои находки. Глиняные сосуды и фигурки, каменные и стеклянные бусы, фарфоровые тарелочки. Все это настолько было не похоже на двадцатый век до нашей эры, настолько смахивало на мистификацию, что Никифор Антонович наконец не выдержал.
– Увольте, Павел Игнатьевич, увольте!
– чуть не взмолился он.
– Завтра мы начнем с террас. Лев Николаевич - опытный специалист. Определим возраст террас, а уж потом будем разбираться, что к чему и как отнестись к вашим фарфоровым тарелочкам. Вы куда поместили Веронику Павловну?
– как будто некстати закончил он. Введенский даже поразился этому вопросу.
– К поварихе, Никифор Антонович! Лучшего места у нас здесь нет. Только зря вы ее взяли: ведь девчонка! Опыта нет, толку никакого!
– Как сказать! Я верю в непредвзятость свежего взгляда. Никифор Антонович говорил, как будто размышляя вслух, вновь он ощущал внутреннее давление и чей-то мысленный приказ; наваждение не проходило, но он уже утратил оценку степени его воздействия.
Утром Никифор Антонович, Лев Николаевич, Вероника и Введенский объезжали террасы.
Ветер вздымал белую озерную пыль.
Черные горные галки носились над ними,- с высоты раздавался их отрывистый крик.
Лев Николаевич все туже надвигал на лоб свою тесную фуражку, понукал ленивого мерина. Часто останавливался, разворачиваясь спиной к ветру, чертил на миллиметровке схему расположения террас.
Вечером, когда вернулись в лагерь, Лев Николаевич снял фуражку и смущенно потер рубец на лбу:
– Получается очень непонятная
– Плюс-минус пять веков?
– удивилась Вероника.
– Вы называете это: "точнейшим образом"?
– Точнейшим, - доброжелательно подтвердил геолог.
– Ведь у нас в геологии иные масштабы. Наша ошибка в тысячу лет будет соответствовать бытовой ошибке в одну секунду на ваших часах. Значит, ваша ошибка на семнадцать минут выразится на геологических часах ошибкой примерно около миллиона лет. Согласитесь, что в работах, не требующих предельной точности, это небольшая ошибка. Правда, такие ошибки допустимы у нас в определении возраста пород трехсот-семисотмиллионолетней давности, тут они могут достигать плюс-минус десяти-пятнадцати миллионов лет.
Как видите, все относительно. И в Лилипутии и в Бробдингнеге Гулливер был одинаковым, менялись только масштабы, в которых он жил! Но вот возраст таких молодых отложений, как эти террасы - какие-то десятки тысяч лет!
– геология дает с наибольшей точностью. Отклонения составляют всего лишь навсего какие-то пятьсот - тысячу лет!
– Такая точность нашей геологии восторга не вызывает, иронически заметила Вероника.
УЛЫБКА ИДОЛА
Летние сумерки в горах очень долги: солнце давно зашло, а вершины еще освещены. Воздух как будто постепенно сгущается, становясь прохладным; тускнеют на снежных вершинах отблески зашедшего солнца, звонче гремит каменное ложе реки, уносящей свои воды в Таримское плато.
Вечерами все собирались у костра. Никифор Антонович уходил в палатку раньше всех.
Ежедневно возвещая с кафедры студентам прописные истины археологии, он подчеркивал, что археология, как ни одна другая наука, требует кропотливости, трудолюбия, чуткого терпения рук. Руки при раскопках - это единственный тончайший инструмент археолога на самой важнейшей - последней - стадии изысканий. Никакие современные приборы не смогут заменить ощущения кончиков пальцев. Конечно, потом совершенно необходимо знание фактического материала и умение им пользоваться и сопоставлять.
"Но здесь, на каиндинских раскопках, - думал Никифор Антонович, - что могут значить все мои знания? Весь опыт, накопленный наукой о тысячелетних цивилизациях, рожденных, долго живших и погибших? Этот опыт, заключенный в многотомных монографиях, трактатах, диссертациях, - непреложно утверждает, что таких древних захоронений с высокой культурой, как каиндинское, не может быть.
Тактичный Лев Николаевич! Он как будто извинялся за возраст террас. Значит, они могут быть еще древнее. Сущая абракадабра! Может быть, это памятники внеземной цивилизации? Но тогда почему их не обнаружили здесь недавно побывавшие экспедиции Боргезе, Мерцбахера, Яковлева? В их отчетах нет ни слова о каиндинских идолах.