Загадка Катилины

Сейлор Стивен

Она принялась всхлипывать.

— С тех пор, как мы покинули город, сплошные неприятности…

Меня кто-то ухватил за тунику, я оглянулся и увидел Диану.

— Папа, — сказала она, как-то не обращая внимания на слезы матери, — папа, пойдем, увидишь, что я покажу!

— Не сейчас, Диана.

— Нет, папа, ты должен посмотреть!

Что-то в ее голосе убедило меня в такой необходимости. Вифания тоже отцепилась от меня и сдержала рыдания.

Диана побежала впереди. Мы прошли за ней в атрий и вышли во двор. Она остановилась возле конюшни, помахала рукой и побежала вперед. Мое сердце тревожно забилось.

Мы подошли к дальней стене конюшни и завернули за угол. Там была навалена куча пустых бочонков. Диана стояла за ними и указывала

на что-то, что мы еще не видели. Я шагнул поближе. За бочками торчали чьи-то голые ноги.

О нет.

Еще один шаг, и я увидал колени.

Нет, нет, нет!

Еще один шаг, и показался бледный, безжизненный торс.

Нет, не сейчас, это невозможно!

Я сделал еще один шаг, но больше смотреть было не на что.

У трупа не было головы.

Я сжал руками лицо. Вифания же, напротив, казалось, оправилась после недавнего потрясения. Она глубоко вздохнула.

— Кто же это может быть?

— У меня нет ни малейшего представления, — ответил я.

Диана выполнила свою задачу и теперь подошла к матери, взяв ее за руку. Она посмотрела на меня с разочарованием и немного с обвинением.

— Если бы здесь был Метон, он бы вычислил, кто это!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

«Человек, путешествующий в одиночку, путешествует с дураком», — гласит древнее высказывание, но у меня не было времени об этом задумываться, спешил за Метоном, и мне казалось, что я настолько невидим, что никакие разбойники, никакие заговорщики, солдаты или беглые рабы не причинят мне ни малейшего вреда.

Это, конечно, иллюзия, и очень опасная; более мудрая моя половина догадывалась об этом, но рабы со мной не поедут, лучше они будут защищать поместье в случае чего. Если бы им можно было полностью доверять! Предполагалось, что прошлой ночью на крыше конюшни стоял охранник, и он-то должен был заметить, как под ее крышей оказалось мертвое тело и кто его туда приволок. Но раб со слезами на глазах поведал мне о том, какая была холодная ночь, как он замерз и пришел ненадолго на кухню погреться, упрашивая меня не приказывать Арату избить его. А чего еще от него ожидать? Ведь это раб, а не солдат. Но я все-таки поручил Арату наказать его, сказав, что если за время моего отсутствия подобное повторится, я продам его на рудники. Я говорил это очень сердитым голосом и, должно быть, очень убедительно — Арат побледнел как мел. А что касается того трупа, который нашла Диана, то я не обнаружил никаких особых примет. Я приказал Арату не хоронить тело до прибытия Экона, вдруг тому удастся что-то прояснить.

Странное занятие — путешествовать по стране зимой и в ожидании войны. Поля были пустыми, пустой была и дорога. Обычно всегда есть какое-то движение, несмотря на холода, особенно когда небо ясное и дождя не ожидается, однако я скакал уже несколько часов и никого не встретил. Ставни и двери придорожных домов были наглухо закрыты, скот заперт в сараях и загонах. Даже собаки не лаяли, когда я проезжал мимо. Единственными признаками жизни оставались столбы дыма, подымающегося из очагов. Жители старались никак не обнаруживать своего присутствия. Они походили на страусов из представления в Большом цирке — те зарывали голову в песок и таким образом прятались, думая, что спасаются от ревущей толпы. А разве я поступил по-другому, скрывшись в своем поместье? Это мне нисколько не помогло. А разве поможет эта тактика несчастным обитателям, если вдруг армия или войско разбойников решит пройти по их земле? Но ведь для птиц, которые не могут летать, иного выбора и не остается.

Придорожные городки тоже казались вымершими, как и деревни, — дома закрыты и ни единой души на улицах. В каждом из них находилась одна-две таверны, в которых и теплилась еще жизнь. В них собравшиеся бесконечно доказывали друг другу, что сражения будут совсем в другой стороне и что уж точно никому и в голову не придет искать в их городке провианта для армии. Они надеялись получить как

можно больше сведений от путника, но я ничего не мог им рассказать. Хотя я и проезжал по той местности, в которой, судя по слухам, находилось больше всего почитателей Катилины, однако мало людей высказывалось в его пользу. Наиболее яростные его сторонники уже ушли к нему, подумал я, или разочаровались и вернулись обратно.

Я передвигался большими переездами, останавливаясь в городах, названия которых никогда не слыхал, и постоянно допытывался, что известно о Каталине и где он может находиться. С момента казней в Риме его армия двигалась туда-сюда между Альпами, не решаясь вступить в бой с сенатскими войсками, посланными на ее разгром. Одно время численность ее превосходила два полных легиона, или двенадцать тысяч человек, но после казней и провала восстания в Риме довольно сильно поредела. Сторонники восставших устали от долгих переходов, недостатка провизии, и теперь там оставались только те, кому не было дороги обратно. «Не думаю, что у Катилины и Манлия найдется хотя бы пять тысяч человек», — сказал мне один хозяин таверны во Флоренции. Он также добавил, что несколько дней назад проходившая здесь армия под командованием Антония, соконсула Цицерона, оттеснила Каталину на север.

Я нашел их у подножия Аппенин, неподалеку от маленького городка под названием Пистория. Основные силы Антония находились совсем рядом. Мне пришлось сделать огромный крюк, по объездным дорогам и по полям, чтобы не попасться людям Антония.

Я боялся, что меня немедленно атакуют, как только заметят подходящим к лагерю и кострам, но никто не обратил внимания на одинокого всадника в плаще и без оружия. В лагере меня окружили люди, не больше моего похожие на солдат, их оружие состояло в основном из охотничьих копий, ножей и даже заостренных посохов. Некоторые были моложе меня, но большинство — такого же возраста или даже старше. Многие — ветераны Суллы, с древним оружием, которое теперь вряд ли сослужит им службу. Находились, правда, и люди в полном легионерском облачении, хорошо вооруженные, в доспехах, они производили впечатление солдат регулярных войск.

Настроение у повстанцев было гораздо лучше, чем я ожидал. Среди них царило такое отчаянное воодушевление, что даже к незнакомцам они относились как к родственникам, страшась одиночества. Люди стояли и пересмеивались, глядя на огонь костров. Их лица казались усталыми и мрачными, но глаза сияли. Надежды у них не оставалось никакой, но в отчаяние они не впадали. Они добровольно пошли за Каталиной и, следовательно, жаловаться им ни на что не приходилось.

Я разглядывал их лица и постепенно терял надежду найти то единственное лицо, ради которого и приехал. Как среди тысяч людей мне удастся отыскать Метона? Если он вообще здесь. У меня совсем не осталось сил. Но тем временем я бессознательно подъехал к центру лагеря, где стояла палатка, отдельная от других. По углам ее развевались знамена — красные и золотые, а перед входом стоял штандарт с орлом, привезенным из Рима. В холодном зимнем свете он казался почти живым, словно тот самый орел, что слетел к нам в Авгуракуле в день совершеннолетия Метона.

Два легионера преградили мне дорогу.

— Скажите Каталине, что я хочу видеть его, — произнес я тихо.

Они с сомнением посмотрели на меня и хмуро переглянулись. Потом старший из них пожал плечами и вошел в палатку. После довольно длительного времени он выглянул и помахал мне рукой.

Внутри было довольно много вещей, уложенных, однако, в порядок. Спальные тюфяки лежали по углам, чтобы освободить пространство для столов, на которых располагались развернутые карты, придавленные камнями. Стулья были завалены кожаными ранцами со свитками и документами. На особом столике располагались церемониальные топорики и другие знаки власти, которые должно нести в бой специально назначенное лицо; Катилина взял одного из римских магистров, думая, что этим придает своей власти видимость законности, или надеялся сам себя убедить в этом.