Загадка Катилины
Шрифт:
— Нет, я, должно быть, находилась в кухне. Но я потом услышала, что произошло. Экон сказал, что он сам себя опозорил. Он и в самом деле запихивал себе еду под тогу?
— Боюсь, что да.
— Что за нелепость! Он ведь богат, как Красс.
— Ты преувеличиваешь, но я сомневаюсь, что ему приходится голодать. Эти сельские Клавдии — своеобразные чудаки. Они такие жадные и упрямые…
«Даже в Клавдии есть что-то от них, — подумал я, — с ее пристрастием к экономии».
— И кто-то еще приходил к нам…
— Да?
— Тот самый молодой человек, что приезжал недавно в
— Марк Целий.
— Да. Хотя мне не удалось с ним поговорить.
Я постарался не улыбнуться.
— Да, Вифания, я понимаю, что ты жалеешь об упущенной возможности очаровать такого мужчину.
Она повернула ко мне свое лицо и так и обдала меня холодом.
— Муж, ты и вправду считаешь, что я думаю только об этом? Что Марк Целий делал у нас в доме?
Кожа на ее лице натянулась, словно узкая одежда, а глаза тревожно заблестели. Она не рассердилась, она испугалась.
— Вифания! — Я протянул руку и попытался обнять ее, но она вздрогнула от моего прикосновения.
— Не обращайся со мной как с рабыней. Скажи, зачем он пришел на день рождения Метона? Что ему нужно от тебя?
— Ну хорошо. Он пришел, чтобы, как он сказал, принести извинения со стороны Цицерона — тот не может присутствовать на нашем празднике.
— Он что-нибудь еще просил у тебя?
Пока я колебался с ответом, глаза Вифании так и разгорелись.
— Я так и знала! Что ему нужно на этот раз? Это опять связано с Катилиной?
— Вифания, я прямо сказал Целию, что мое обязательство по отношению к Цицерону выполнено.
— И этот ответ удовлетворил его?
Я снова замялся. Огонь в ее глазах разгорелся сильнее.
— Я предчувствовала! Опять волнения!
— Не обязательно, Вифания.
— Как ты можешь так говорить! Ты знаешь, как я беспокоилась с тех пор, когда Диана нашла то мертвое тело? Я не хочу, чтобы это продолжалось!
— Тогда мы, вероятно, должны выполнить то, что требует от нас Целий.
— Нет!
— Да! Удовлетворить его требования — кого бы он ни представлял, Каталину или Цицерона, — или…
До меня впервые дошло, что Целий мог представлять и другую партию.
— Не нужно иметь с ним никаких дел, — настаивала Вифания.
— Он просит немногого.
— Пока, но вскоре дело зайдет слишком далеко. Когда мы оставили город, ты обещал мне, что ничего подобного не будет.
— Я и сам хотел избавиться от подобных приключений. Но все это преследует меня.
— Это другое дело. Это не твой образ жизни — делать что-то неизвестно зачем. Ты всегда был честным и открытым человеком, даже когда тебе приходилось хранить тайну.
— Ты говоришь бессмыслицу, Вифания.
— Ты прекрасно понимаешь меня!
Я вздохнул.
— Да, понимаю. Мне не подходит двуличие, которое мне навязывает Целий. Оно меня даже страшит.
Без всякой мысли, словно ребенок, я протянул руку и стал перебирать ее пальцы.
— И я тоже боюсь, Вифания. Я испуган, возмущен — и горд, и рад, потому что сегодня день тоги у Метона! Если бы только за один раз в нашей жизни случалось что-то одно, без всякой путаницы!
Настала
Вифания, когда я был молод и только собирался вступить на поприще моего отца, я обещал ему одно — что никогда не использую свое искусство для поимки беглых рабов. Это было легкое обещание, и я легко сдерживал его, потому что мне и самому такая работа не нравилась. Через несколько лет я пообещал себе, что никогда не стану шпионом государства или диктатора вроде Суллы, если до этого допустит Юпитер.
Случалось, что я не испытывал особой гордости по поводу некоторых дел, иногда я не понимал, что хорошо, а что плохо. Таким уж боги сотворили этот мир — оставили многие вопросы без ответов. Но я всегда мог спокойно спать и смотреть в зеркало без угрызений совести. Теперь меня принуждают быть шпионом или, по крайней мере, сотрудничать со шпионами, и я не уверен даже в том, на кого работаю. Может быть, я агент Цицерона или оптиматов, которые символизируют государство. Или я бездумное орудие Катилины, который собирается стать диктатором, а иначе как он выполнит свои обещания отобрать и уравнять имущество? В конце концов я говорю себе — будь что будет, лишь бы мою семью оставили в покое, — и собственный цинизм пугает меня! Умный ли я, или просто безвольный, или трус?
Вифания внимательно смотрела на меня, сжимая мою руку.
— Ты не трус.
— Что же ты не убеждаешь меня, будто я поступаю мудро?
Вифания отдернула руку. Потом положила подбородок на кулак и посмотрела на улицу. Она говорила спокойным тоном, который не оставлял никаких сомнений.
— Сердцем ты понимаешь, что я догадываюсь — над нами повисло что-то очень таинственное и ужасное. Я женщина — что я могу сделать? Метон только-только вступает в зрелый возраст. Экон тоже молодой, и у него своя жизнь здесь, в городе. Так что тебе решать, муж. Слово за тобой.
Я вздохнул, моргнул и подумал: «Неужели эта женщина была когда-то моей рабыней?»
Носильщики остановились на восточном конце Форума, недалеко от бань. Согласно обычаю, женщины остались там ожидать нашего возвращения. Метон с улыбкой вступил на Священную дорогу. О чем бы они ни говорили с Руфом, предмет их разговора был гораздо приятней нашего с Вифанией.
Ведомая Руфом, наша маленькая группа двинулась по самому сердцу Рима. Пробираясь сквозь толпу торговцев, избирателей, политиков и праздных гуляк, мы миновали Дом верховного понтифика, где молодой Цезарь справлял свои обязанности, и прилегающий Дом девственных весталок, где десять лет тому назад Катилина совершил неблаговидный поступок; прошли мимо храма Весты, где в очаге богини горит вечный огонь, мимо храма Кастора и Поллукса, где хранятся образцы мер и весов. Мы миновали трибунал комиссий, где разбиралось дело Азувия — наше первое предприятие с Луцием Клавдием. Мы подошли к Ростре — ораторской платформе, украшенной носами кораблей, захваченных в сражениях, откуда политики вещают перед массами и адвокаты выступают перед судом. Здесь выступал молодой Цицерон, защищая Секста Росция, обвиняемого в отцеубийстве, что и положило начало его известности; я собирал ему доказательства.