Загадка кольца с изумрудом
Шрифт:
— Пэмми так настаивала. — Не пряталась ли колкость под спокойным голоском Серены? Или мне это только показалось? Так или иначе, ее брат уходил.
Я должна была догнать его и поговорить с ним — наверное, эта мысль возникла у меня в голове с самого начала, — хоть понятия не имела, интересую ли я его и чувствует ли он, что я им пренебрегаю (пусть только потому, что мне казалось, это ему на меня плевать). Твердо я знала лишь одно: если сейчас я простою на месте, буду чувствовать себя ужасно весь остаток вечера, и вовсе не от обжорства.
Не
— Прошу прощения. — Я вскочила с диванного подлокотника, на который присела, так резко, что трепыхнулись отдельные пряди волос Серены — чуть взлетели и опустились, точно стайка голубей на Трафальгарской площади. — Я сейчас.
Протолкавшись к выходу, я выскочила в прихожую. Она была небольшая — узкий прямоугольник с парадной дверью в одном конце и садовой — в другом. Вряд ли Колин вышел в сад: перепрыгивать через ограду вышло из моды несколько веков назад вместе с лютней и мужскими панталонами. Но и парадная дверь как будто не хлопала, впрочем, в гостиной слишком громко болтали.
Было еще одно местечко, где мог оказаться Колин. Скрестив пальцы, я вошла в комнатушку, теснившуюся между кухней и гостиной и служившую подобием гардероба. Разумеется, Колин был здесь — с сосредоточенным видом перебирал одинаковые плащи на переносной алюминиевой вешалке в поисках своего. Я мысленно поблагодарила производителя плащей. Если бы не отличительные черты — пятно от кофе на рукаве, завалявшийся в кармане мусор, — тогда один «Берберри» было бы невозможно отличить от другого. Свой я находила по давнишнему билетику в кино, на «Блондинку в законе», сеанс, начинавшийся в девять сорок. Билет лежал у меня сотню лет в левом кармане.
Услышав стук каблуков по деревянному полу, Колин повернул голову.
— Уходишь? — вежливым тоном спросил он.
— Нет. Но мне сказали, уходишь ты. — Само собой, Колин уходил — ведь он искал свой плащ!
Он как раз вытягивал «Берберри». Не исключено, чужой.
— У меня другие планы.
— Миссис Харрингтон сказала.
Представляя себе эту беседу в гостиной, я думала: ну что тут особенного? Теперь же, когда Колин — живой, не воображаемый — стоял передо мной, надевая плащ, я понимала, что на деле все гораздо сложнее. Во всех беседах, которые я себе рисовала, он безмолвно выслушивал меня и в заключение говорил: «Ты совершенно права».
В мечтах куда проще общаться с людьми.
— Послушай, — сказала я, делая шаг вперед. — Я только хотела сказать… Это ужасно.
Колин моргнул, засунув руку в рукав.
— Ты о чем?
— Об аварии, о вашей маме. Почему ты не сказал мне? Я бы тут же уехала.
— Среди ночи?
— Наверняка можно было вызвать такси. Ну, или переночевать в гостинице. Я бы сразу ушла. Зря ты ждал из-за меня до утра. Мне теперь страшно неудобно.
— Перестань. — Глаза Колина заблестели в самых уголках, будто начавший таять северный ледниковый покров. — Все равно мне
— Если бы удалось, надеюсь, ты выставил бы меня без лишних церемоний.
— И раздумывать бы не стал! — воскликнул Колин.
— Правильно. — Я широко улыбнулась и тут подумала, что улыбки неуместны, когда нездорова его мать. — Ей лучше?
— Намного. Во-первых, угрозы жизни и не было, но позвонил кто-то из работников больницы, не мама — она лежала без сознания. Сказали только, что произошла авария, что маму в обморочном состоянии госпитализировали.
— Как жутко! — пробормотала я, корча сочувственную гримасу.
— Ее муж был как раз на конференции, а я почти не знаю итальянского. Нет, заказать граппу, конечно, сумею, но вот разговаривать на медицинские темы… — Колин развел руками, показывая трогательно по-мальчишески, сколь сложно беседовать с врачами-итальянцами.
— Но, когда ты туда приехал, сразу выяснил, что бояться нечего?
— С помощью более или менее подходящих фраз в итальянско-английском разговорнике. Как только стало понятно, что у мамы не обнаружено ни гангрены, ни проказы, общаться стало намного проще.
— Неужели во всей их больнице нет человека с английским?
— Может, и есть. Но он либо пил в это время кофе, либо не без удовольствия наблюдал за англичанином, поставленным в дурацкое положение, — мрачно произнес Колин.
— Или бастовал, — предположила я. — У них это обычное дело.
— Не повысите зарплату — буду целый день измываться над англичанами — так, что ли?
— Быть может, подобным образом появились мимы. Определенная группа, скажем, французов, забастовав, начала общаться жестами.
Вообще-то я понятия не имею, откуда взялись мимы. Явились и все, исчезать и не думают.
— А разрисованные лица?
— Это для маскировки. Чтобы никто их не узнавал и не сажал в тюрьму. Все очень просто.
— Действительно просто, — согласился Колин с весьма довольным видом. — Мне такая мысль не приходила в голову.
— Тут нужен большущий ум. И долгие годы наблюдения за мимами в их естественной среде обитания. — Я подумала: только бы он не спросил, о чем я, ибо я сама не вполне понимала. Но временам мой язык работает независимо от мозга, и случаются разного рода недоразумения. — С чего мы начали? — поспешила спросить я.
— С французов. Любой разговор так или иначе почему-то сводится к ним. — Колин завязал пояс плаща и спросил: — Как поживает Розовая Гвоздика?
— Прекрасно, — весело ответила я, стараясь не показывать, что огорчена его намерением уйти. Почему он медлил, не боялся опоздать? Ведь его где-то ждали. — Только-только сорвана восстание в Ирландии.
— Так я и думал.
— Хочешь сказать, ты об этом знал?
— Догадывался.
— Но кое о чем другом наверняка и не подозреваешь.
— Если это связано с мимами, лучше не рассказывай.