Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было
Шрифт:
Так в результате из одного фантома создался другой фантом с попутным порождением неких «летописных подробностей».
Сценка третья
«ЕЩЕ ОДНО «СЛОВО»
«Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русского» обычно не включают в число произведений Куликовского цикла, но оно совершенно необходимо для понимания вошедших в этот цикл «исторических» документов, в первую очередь Летописной повести.
Хотя ряд авторитетных исследователей прошлого, включая А. Шахматова, полагали, что «Слово о житии» появилось непосредственно после кончины Дмитрия Ивановича, а его автор присутствовал при погребении князя, более вероятным с учетом исследований В. Адриановой-Перетц и М. Салминой представляется все же появление этого произведения где-то в первой половине XV века. А слова «царя русского» в заглавии и обращения в тексте подвластных Дмитрию князей к нему как царю вообще дают возможность отнести произведение скорее к XVI веку. То есть в лучшем случае начальный вариант «Слова и житии» — примерный ровесник Краткой летописной повести. Может быть, он появился еще раньше, так как описание Куликовской битвы в нем даже более скудное, чем в летописи. Мамаеву побоищу посвящен всего один абзац: « И восприняв Авраамову доблесть, помолившись Богу и призвав на помощь святителя Петра, нового чудотворца и заступника Русской земли, пошел князь, подобно древнему Ярославу, на поганого, на злочестивого Мамая, второго
В отличие от прочих «Слов» и «Повестей» мы не будем совместно читать все «Слово о житии» великого князя Дмитрия Ивановича. Не потому, что оно формально не входит в Куликовский цикл, а исключительно с учетом исчерпывающей характеристики, данной этому произведению В. Адриановой-Перетц {17} : « …церковная власть для канонизации или хотя бы местного прославления как святого светского лица, требовала от него не только общественно-государственных подвигов, но и выдающихся христианских добродетелей. По этим именно причинам поздние редакции княжеских житий XI–XIII вв. стремятся подогнать своих героев под общий тип «святого» — христианского подвижника, пользуясь для этого привычными шаблонами агиографического стиля за неимением реального биографического материала… Биография Дмитрия Донского, сложенная после его смерти, пошла по тому же пути стилизации героя Мамаева побоища в духе житийно-панегирической литературы конца XIV–XV вв. Всеми атрибутами святого оказался наделенным в этой биографии князь, не только не канонизованный, но и не причислявшийся никогда к местно почитаемым церковью деятелям…[Написано до канонизации Дмитрия Донского. — В.E.] Биография Дмитрия Донского положила начало новому типу исторических панегириков, которые характеризуются преобладанием в них элементов житийно-панегирического стиля и скупо подают исторические факты». Следуя принятым в Академии наук этике и стилю, Адрианова-Перетц скромно замечает, что рассматриваемое «Слово о житии» исторические факты «подает скупо». Более точно, хотя и не в академическом духе, следовало бы сказать, что жития в целом и «Слово о житии» Дмитрия Донского в частности вообще не подают никаких исторических фактов. Они им просто не нужны. Не та цель, не те средства. Именно поэтому бессмысленно читать «Слово о житии» в намерении выудить из него какую-либо информацию о Куликовской битве. И все же мы уделим некоторое внимание этому третьему «Слову» с совершенно иной целью.
Начальная «историческая» часть «Слова о житии» включает описания битв на Воже и на Куликовом поле, дифирамбы мужеству и прочим талантам Дмитрия Донского, подробный перечень христианских добродетелей почившего, а также плач вдовы князя. На первый взгляд, из этой части можно извлечь нечто стоящее, в частности некоторые дополнительные сведения о Куликовской битве и самом Дмитрии Донском, которых нет в других документах. Увы, это не так.
На деле «Слово о житии» оказывается не оригинальным произведением, а компиляцией ряда других текстов. Так, вся его «героическая» часть не только не содержит никакого фактического материала, но и оказывается простым подражанием житийной «Повести об Александре Невском». Касательно биографии и деяний Дмитрия, в «Слове о житии» не столько рассказывается о них, сколько передается их подвижническая суть и дается им обобщенная характеристика и оценка в свойственном житиям духе. Самое существенное для нас — описания битв, Вожской и Куликовской, — схематично кратки, взяты из соответствующих Летописных повестей и приукрашены типовыми штампами из паримий {18} . В частности, в качестве якобы описания Куликовской битвы в «Слово о житии» вставлено описание сражения XI века между Ярославом Мудрым и Святополком из паримийного чтения о святых Борисе и Глебе. Вставка настолько неаккуратна, что в ней даже сохранилось имя Святополка Окаянного: « И помог бог князю Дмитрию, и родичи его, святые мученики Борис и Глеб; и побежал окаянный Мамай перед лицом его. Треклятый Святополк[выделение мое. — В.Е.] на гибель побежал, а нечестивый Мамай безвестно погиб». Разумеется, и здесь победа досталась Дмитрию исключительно благодаря Божьей помощи, заступничеству святых Петра, Бориса и Глеба и участию в битве ангелов некого «тресолнечного полка». В отношении этого описания Адрианова-Перетц замечает: « …очевидно, что автор «Слова о житии» взял описание битвы из паримийного чтения и лишь одной деталью («Дон река кровью потекла, головы как каменья валились…») воспользовался из Летописной повести».
Даже плач вдовы Дмитрия княгини Евдокии в «Слове о житии», на первый взгляд кажущийся фольклорными причитаниями, на самом деле местами представляет собой почти дословное повторение плача Богородицы у Симеона Логофета {19} . Недаром в «исторической» части «Слова о житии» заметно ощущается библейский язык. В тексте фигурируют Авраам и Моисей, Саул и Давид, Амалик и Иов; можно встретить цитаты из притч Соломона и посланий апостола Павла.
В характеристике воинских подвигов Дмитрия Донского автор «Слова о житии» не пользуется какими-либо документальными свидетельствами, он просто копирует соответствующие описания «мужества» из «Повести об Александре Невском», а в восхвалении христианских добродетелей великого князя следует за традиционной житийной схемой, заменяющей реальную биографию святого необходимым для канонизации набором «фактов» о детстве, целомудрии в браке, подвигах благочестия, страданиях за веру, чудесах при кончине.
Таким образом, «Слово о житии» — не просто компиляционное произведение, но компиляция отрывков и цитат из богослужебных книг, абсолютно ничего общего не имеющих с реальной жизнью и действительными событиями биографии Дмитрия Донского. И все же «Слово о житии» полезно было затронуть для понимания событий 1380 года. Во-первых, в общем и целом благодаря «Слову о житии» мы узнаем истинное происхождение и истинную цену всех «исторических фактов», которыми нас угощает Пространная летописная повесть и особенно «Сказание о Мамаевом побоище». Во-вторых, в «Слове о житии» говорится о сражении с Мамаем на Дону, но не упоминаются ни Куликово поле, ни река Непрядва. Поскольку то же самое мы видим в Кратком варианте Летописной повести, можно предположить, что и поле, и река получили свои имена позже, ко времени
А. Журавель {20} в своем исследовании «Слова о житии» делает два вывода. Во-первых, по его мнению, все приведенные в «Слове о житии» даты биографии Дмитрия Донского неверны. Во-вторых, он утверждает, что в нем не упомянута Куликовская битва! Здесь не место ни подтверждать, ни оспаривать эти парадоксальные выводы. В них можно усомниться, так как некая битва Дмитрия с Мамаем на Дону в «Слове о житии» точно фигурирует, но все же трудно пройти мимо заключения профессионального историка. Ничего себе биография, в которой ни одной верной даты и лишь мельком сказано о важнейшем с нашей точки зрения событии в жизни московского князя, по которому он получил свое бессмертное прозвище и благодаря которому стал известен потомкам! Да, конечно, мы понимаем, что «Слово о житии» не биография в современном понимании этого слова, а типичная агиография. Но и в этом случае ошибки в датах и принижение великого подвига благоверного князя по защите православной веры и церкви на Руси от « безбожного сыроядца Мамая» совершенно необъяснимы.
То есть, конечно, объяснимы, но только готовы ли мы принять единственно возможное в этом случае объяснение?
Сценка четвертая
«ЕЩЕ ОДНА «ПОВЕСТЬ»
«Сказание о Мамаевом побоище» — наиболее позднее, написанное более века спустя после описываемых событий, обширное и подробное произведение Куликовского цикла. Именно из него традиция, выраженная в сценарии «Руси защитник», взяла большинство подробностей Куликовской битвы. Поразительно, но, получается, источником основных данных о великом сражении стало произведение, жанр которого в самом его названии определен как сказание, что абсолютно не соответствует придаваемому ему источниковедческому значению. Но еще удивительнее то, что вопреки устоявшемуся названию, в самом тексте «Сказания» произведение называется отнюдь не сказанием, а… опять же повестью! Вот его первые строки: « Начало повести(выделение мое. — В.Е.) о том, как даровал бог победу государю великому князю Дмитрию Ивановичу за Доном над поганым Мамаем…». Итак, произведение, которое в современной литературе повсеместно называется «Сказанием», на самом деле его автор называл повестью. Так что перед нами еще один пример того, как слово повестьпоменяло свое значение в современном русском языке по сравнению с древнерусским. Отечественные историки, по существу молчаливо признавая за ним это утерянное в современном языке древнее значение, традиционно «переводят» название произведения словом сказание, с одной стороны, будучи не в силах отрицать явную его сказочность, а с другой, все-таки упорно пытаясь вложить в его содержание некий якобы реальный подтекст. Их иезуитская хитрость в том, что согласно «Литературной энциклопедии», сказание— «в настоящее время термин, не прикрепленный к определенному литературному жанру. Даже специалисты употребляют часто безразлично слова — сказание, легенда, предание, сага». Вот так вот: назвали сказанием, и понимай как хочешь, а с историков взятки гладки.
Что ж, видимо с надеждами прочесть о Куликовской битве хоть что-нибудь «летописное», отражающее некую реальность, придется расстаться. Делать нечего, будем читать повесть, именуемую сказанием, то есть, согласно «переводу», легенду, предание, сагу, а по значению исходного слова повесть— мифы, слухи и сплетни.
Но прежде чем окунуться в эту повесть-сказание (легенду, предание, сагу, миф, слух и сплетню), не могу не вернуться к еще одной повести, «Повести временных лет». Если откровенная фантастичность содержания «Повести о Мамаевом побоище» все же заставила историков, чтобы не краснеть, втихую подменить в ее названии слово повестьсловом сказание, то в точь-в-точь такой же фантастике, таком же собрании преданий и легенд — «Повести временных лет» — почему-то слово повестьбыло заменено не на сказание, а на летопись, вследствие чего «Повесть временных лет» часто называют «Начальной летописью»! Видать, у отечественных историков повесть — что дышло…
Однако к делу.
Итак, после представления своего произведения как повести, автор дает вводную: « Хочу вам, братья, поведать о брани недавней войны, как случилась битва на Дону великого князя Дмитрия Ивановича и всех православных христиан с поганым Мамаем и с безбожными агарянами. И возвысил Бог род христианский, а поганых унизил и посрамил их дикость, как и в старые времена помог Гедеону над мадиамами и преславному Моисею над фараоном. Надлежит нам поведать о величии и милости Божьей, как исполнил Господь пожелание верных ему, как помог великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Владимиру Андреевичу над безбожными половцами и агарянами». Уже первый абзац не оставляет сомнений в идеологической направленности «Сказания», абсолютно той же самой, что ясно прослеживается в Пространной летописной повести, с такими же симптоматичными ссылками на Ветхий завет. Битва на Дону в изложении «Сказания» тоже оказывается битвой за веру: поголовно все (!) православные христиане бились с Мамаем и агарянами, конечно же погаными и безбожными. Вселенский характер противостояния подчеркивается тем, что Мамай « перешел… великую реку Волгу со всеми силами, и другие многие орды к великому воинству своему присоединил». На самом деле даже в самых масштабных описаниях Куликовской битвы во всех имеющихся источниках в ней на стороне « всех православных христиан» не участвовали как минимум рязанцы, литвины и тверичане, не говоря уже о греках, болгарах, сербах и иже с ними. На самом деле Мамай не переходил Волгу, так как в его подчинении был только ее западный берег и северное Причерноморье с Крымом, а на восточном волжском берегу уже полностью властвовал и готовился к схватке с Мамаем за ордынский трон Тохтамыш. Так что за Мамаем стояла только западная половина Золотой Орды, но в «Сказании» он ведет с собой «многие орды безбожных агарян». Таким образом Куликовская битва с самого начала приобретает апокалиптический характер, что по существу уничтожает последний шанс извлечь из «Сказания» хоть какие-то реальные данные о сражении.
Идеологический подтекст «Сказания» может быть не столь довлеющ, как в Пространной повести, но достаточно силен, чтобы местами полностью подчинять себе повествование. Он заставляет автора «не заметить» фактическое исключение из числа «всех православных христиан» противопоставленных им Дмитрию православных рязанцев и литвинов. Более того, у него Олег Рязанский, по всем известным летописным данным примерный христианин, ушедший к концу жизни в монастырь, добровольно изъявляет желание помочь Мамаю в поношении христианской веры и осквернении православных церквей да еще склоняет к тому же великого князя Литовского {21} . То есть, рязанский князь оказывается не просто союзником Мамая, а инициатором «антихристианской» коалиции.