Загадка острова Раутана
Шрифт:
— А где звеньевой?
— Якименко? — переспросил человек. — Чешет сюда.
Из-за отвала, ревя, вылезла машина. Кабины у бульдозера не было. На сиденье, укутанная в брезент, возвышалась широкая, как копна, фигура, ее секло мокрым снегом.
— Я звеньевой! — прохрипела фигура. — А вам чего?
— Вас и надо, — сказал Ник Палыч. — Переночевать здесь можно?
И он, забравшись на гусеницу бульдозера, зашептал что-то, кивая на Светку и Леньку. Звеньевой внимательно слушал и стряхивал снег. Казалось, слушал и бульдозер,
— Уразумел! — и фигура проворно соскочила с бульдозера. — Жмакин, покажи пионерам, как моют золото лотком.
Человек в плаще вытащил из-под желоба большой деревянный совок без ручки. Дно у совка было составлено из двух досочек, сходившихся под тупым углом. Старатель зачерпнул лотком грунт и пошел к речке. Ребята бросились за ним.
— Жмакин коричневой большой лягушкой сидел у воды, красные ручищи его вертели и поколачивали лоток, а набегавшая волна уносила то, что не нужно, — мусор, пустую породу, песок… И вот лоток совершенно сухой, а на дне — словно веснушки проступили.
— Россыпное! — выдохнул Жмакин.
Как зачарованный, Ленька потянулся к веснушкам и накрыл их ладонью. Повернул ладонь к небу — что за нежные золотинки!
Вдруг вспыхнула боль в руке. Жмакин резко ударил по пальцам. Золотинки осыпались в речку.
— Эхе-хе! — старатель погрозил пальцем-сарделькой. — Маленький, да скороспелка. Уже липнет золотишко к рукам!
— Да я… — Ленька поперхнулся от обиды. Неужели он думает, что пионер Пузенко может украсть золото?
— То не игрушки, — ватным серым голосом говорил — старатель. — Государственное ископаемое. На строгом учете.
Казалось, он механически повторяет накрепко заученные фразы. У Леньки дрожали губы, но звеньевой успокаивающе потрепал его по плечу.
— Ну-ну, Жмакин, — сказал он, — хлопчик ничего» плохого не хотел. А ты навалился…
Жмакин, выворачивая сапогами камни, покарабкался к желобу.
— Строгий товарищ, — одобрительно кивнул звеньевой. — Вы уж, пожалуйста, на него не обижайтесь. Бережет золото.
И приставив ладони ко рту, заголосил:
— Приготовься на съем!
У колод зашевелились фигуры старателей. По временам их закрывала пелена мокрого снега. Ребята ежились, носы у них посинели.
— Подадимся в теплушку, — махнул рукой звеньевой.
Теплый, пахнущий нагретым свежим деревом воздух охватил ребят. Они сели на длинную лавку, чувствуя, как оттаивают уши и носы.
Половину просторной комнаты занимали двухъярусные деревянные нары. На них спало несколько человек. В углу пыхала жаром раскаленная железная печка. Под вырубленным в стене оконцем на столе покачивали черными чашечками блестящие аптекарские весы.
— Тут мы проживаем в свободное время, — пояснил звеньевой. — Когда не работаем, значится. У джурмы греемся, — он кивнул на печку, — фарт подсчитываем на тех весах.
— Фартит вам? — спросил Ленька солидно. Из книг о золотоискателях он уже знал некоторые их словечки.
— Пофартит, как потом умоешься… Однако пока дела катятся по-доброму. Идет металл… Тьфу-тьфу. И работают хлопчата отменно.
— С энтузиазмом! — сказал кто-то на нарах.
Ребята оглянулись. Там лежал белобрысый парень, — видно, очень усталый, но веселый. Он как вошел, так и бухнулся на нары, — в телогрейке, в штанах, только сапоги успел снять, и одна портянка тянулась с ноги и исчезала под нарами.
Звеньевой закивал головой:
— Во, во…
Дверь открылась, медленно вплыл Жмакин. В руках он бережно нес маленький цинковый совочек. Кепочка сбита на затылок. И только теперь Ленька по-настоящему увидел его лицо — белое, как недожаренный блин, а борода отсыревшая, висит мочалом. Он умиленно и растроганно улыбался, будто нес новорожденного.
— Хороший вес, чую! — сказал Жмакин.
Сунул совок в раскаленную топку. Совок запарил. Жмакин осторожно подбрасывал его, словно дитя. Вот он вытащил совок и тихонько сдул дым. Тотчас лицо его плаксиво сморщилось.
— Пирит обозначился. Здешнему золоту конец.
— Точно, — звеньевой глянул через его плечо. Заглянул и Ник Палыч. Очки его блеснули. — Клади на весы.
Ребята, чувствуя на себе настороженный, косой взгляд Жмакина, подошли. И тотчас замерли в восхищении.
На белом цинковом совочке мерцал красным пламенем пологий холмик. А у самого края, словно черная накипь, — разные примеси.
Самолет с громадной скоростью несся прямо на ледяную глыбу. Эдька хотел крикнуть, вскочить, но не мог пошевелиться. Он только смотрел, как стремительно вырастают ледяные клыки.
Тут Цуцаев поднял голову. Он чуть тронул штурвал — и самолет с ревом пронесся над оскаленными торосами.
— Как я испугался! — зашумел Эдька. — Смотрю: летим прямо на айсберг. Ну, думаю, конец… Аж похолодел!
— Если на разведчике летишь, пугаться и холодеть не стоит, — усмехнулся капитан. — Не будешь успевать разогреваться. Так и превратишься в сосульку. А таких летчиков, как Цуцаев, даже в Арктике мало.
Мимо пробежал штурман.
— Приготовиться к повороту! — крикнул он. — Побережье.
— Ага, — оживился Елисеев. — Смотри-ка, точка в точку выходим.
Самолет накренился и стал разворачиваться.
— Колыма!
Внизу, совсем близко, чернела среди зеленых берегов широкая река. На ней белели льдины, потом они исчезли, стали появляться, как подсолнечные семечки, катера и лодки, срёди которых изредка арбузными корками проплывали большие морские суда.
Елисеев с силой потянул носом воздух.
— Видать, обед знаки нам подает.
Ребята тоже почувствовали, что по самолету разнесся вкусный запах борща. Это бортмеханик Торопов хлопотал у блестящих высоких бачков. Он поманил ребят: