Загадка воскресшей царевны
Шрифт:
У доктора задрожали руки от волнения, потому что эти следы избиения в сочетании со словами девушки, с названным ею именем, со всем ее обликом казались чем-то невероятным. Ужасная мысль о насилии мелькнула в его голове… Однако нужно было вести освидетельствование дальше, осмотреть, как выражаются врачи, половую сферу, поэтому Уткин сделал попытку приподнять рубашку девушки. Эта рубашка была на вид дорогая, из тонкого полотна. Тут Юрганова, внимательно следившая за каждым его движением, вдруг крикнула:
– Товарищи!
Немедленно все чекисты вернулись в комнату, и Малков резко сказал:
– Доктор, это вашему освидетельствованию не подлежит.
Уткин бросил на девушку сочувственный взгляд. Впрочем, ему и без осмотра все стало ясно, вот только непонятно, кто мог решиться обесчестить великую княжну!
Уж не эти ли чекисты? Или какая-нибудь непримиримая в своей классовой ненависти революционная солдатня?
– Выпишите лекарства, чем ее лечить, – резко велел Малков.
Доктора провели в соседнюю комнату и дали бланки доктора Иванова, который раньше занимал эту квартиру. Павел Иванович выписал для больной йод, свинцовую примочку, бромистые соли с валерьянкой и перевязочные материалы. Шленов сделал на обороте рецептов надписи – видимо, от имени чрезвычайки требовал срочности работы, – и послал вестового за лекарством.
Берлин, 1920 год
Сержант Халльман доставил в больницу насквозь мокрую девушку и поведал в приемном покое, что, проходя по Шоненберг уфер вдоль канала Ландвер, он услышал всплеск. Осветив темную воду своим фонариком, Халльман увидел молодую женщину, которая, видимо, бросилась в воду с Постдамского моста, решив свести счеты с жизнью, но потом испугалась и поплыла к набережной.
Сержант Халльман поспешил на помощь и вытащил женщину из воды. Он спросил, как ее зовут и что с ней случилось, но она отказалась отвечать. Рассудив, что ночь холодна и женщина в мокрой одежде может простудиться насмерть, сержант повел ее на Лютцовштрассе, в Элизабет-кранкенхаус. Сдав ее с рук на руки медперсоналу, сержант Халльман вернулся к исполнению своих служебных обязанностей, втихомолку радуясь, что никто из врачей или сестер не обратил внимания на то, что он умудрился вытащить из воды тонущую женщину, не только не промокнув при этом сам, но даже сапог не замочив.
Доктора и сестры начали расспрашивать спасенную девушку, но она ничего не отвечала, будто не слышала вопросов. Ни документов, ни каких-либо бумаг, которые могли бы помочь в установлении личности, у нее не обнаружилось. Обследование показало, что никаких серьезных и требующих немедленного вмешательства недугов у нее нет, разве что небольшая простуда. Ну и еще она была сильно истощена. Под правой лопаткой нашелся застарелый шрам, который можно было принять за след от пули или штыка, но девушка не захотела объяснить, откуда он взялся.
Кроме того, неизвестная страдала недугом hallus valgus. Этот медицинский термин характеризует искривление большого пальца стопы на ее правой ноге, что при ходьбе может вызывать едва заметную косолапость. Никакой угрозы жизни в этом заболевании не было – скорее всего, оно являлось врожденным.
Спасенную переодели в сухое белье и сопроводили в палату, зарегистрировав в книге для пациентов как «фройляйн Унбекант» – «Неизвестную девушку».
Через несколько минут в приемный покой доставили избитого русского, который всё еще находился в бессознательном состоянии. Дежурный врач во всеуслышание прочел его имя и фамилию: А-на-то-ли Ба-ши-л'oф. Если бы «фройляйн Унбекант» услышала это, ее жизнь, вполне возможно, сложилась бы иначе, однако ее к тому времени уже отвели в палату, она ничего не услышала, а потому всё сложилось так, как сложилось.
Териоки, Выборгская губерния, Россия, 1916 год
До вечера больше ни о чем «вредном и опасном» не говорили. Собственно, Анатолий просто сбежал от таких разговоров и отправился погулять по Териокам. Отец двигаться не мог, Анатолий попытался вывести с собой мать, но та, опасливо покосившись на хмурого Дмитрия Ильича, отказалась: дескать, вдруг больному что-нибудь понадобится. Легко было понять, что отец боится: вдруг матушка выболтает своему любимчику что-нибудь лишнее.
Лишнее – о чем?! Кто эти люди – Филатовы? Почему отец стелется перед ними? Почему боится за них? Что, если они германские шпионы?… Что, если отец завербован?
Эта мысль надолго поселилась в сознании Анатолия, и в этом не было ничего удивительного. Всем петербуржцам было известно, что германский шпионаж перед войной процветал. Гостиницу «Астория», которую немцы выстроили поблизости от русских военного и морского министерств, в городе называли «шпионским отелем». Один из приятелей Анатолия, молодой человек по фамилии Рудин, увлекавшийся картографией и искавший должность в хорошей фирме, был восхищен качеством крупной топографической карты окрестностей Петербурга в трехверстном масштабе в красках, которую выпустила новая картографическая фирма Юлиуса Гаша. Рудин отправился было к Гашу предлагать свои услуги в качестве географического сотрудника. Гаш его принял в чрезвычайно странной, какой-то таинственной обстановке, с глазу на глаз, и отказал в приеме без всякой на то причины. А через несколько дней после объявления войны выяснилось, что Гаш оказался офицером германского генерального штаба, поспешно сбежавшим на родину. Все его картографическое заведение было захвачено жандармами, и там, по слухам, обнаружились некие секретные сведения, которые Гаш не успел отправить в Германию или увезти с собой. Открытие этих и других фактов шпионажа так возмутило жителей Петербурга, что с крыши нового, недавно выстроенного здания германского посольства была низвергнута целая скульптурная группа. Изображала она толпу обнаженных атлетов, очевидно, германцев, которые вели в поводу двух могучих коней. Здесь была довольно прозрачная аллегория: Германия ведет под уздцы Россию и Францию. Скульптура была утоплена в Мойке, и ура-патриоты сравнивали это с утоплением идола Перуна в Днепре при крещении Руси.
Однако, вздохнул Анатолий, тогда, в августе 1914-го, все они были ура-патриотами, все стояли за войну до победного конца и считали, что одолеть немца-перца-колбасу ничего не стоит, а Петроград уже очищен от всех шпионов. Но жизнь научила не слишком-то радоваться случайным победам, ходить с оглядкой, потому что шпионы плодились и размножались, задерживались охранкой, но появлялись снова и снова. Так что подозрения Анатолия насчет загадочных Филатовых, очень возможно, не были лишены оснований, тем паче… тем паче ему показалось, что во внешности той женщины, которую он видел на даче Филатовых и которую Сережа называл тетей Надей, было что-то германское: рост, стать, рыжеватые волосы, какой-то прусский нос, близко посаженные и очень светлые глаза… Она походила на императрицу Александру Федоровну, которая, как известно, была немкой и которую только ленивый на Руси не называл немецкой шпионкой.
Впрочем, Анатолию было досадно даже вспоминать о людях, которые стали причиной его ссоры с родителями. Оставалось уповать, что отец достаточно благоразумен, чтобы не ввязываться в какие-то опасные политические игры, и не станет рисковать жизнью и благополучием жены и сына.
Ехал-то Анатолий в Териоки без особой охоты, но теперь, когда понадобилось уезжать, почувствовал досаду. Уезжать совершенно не хотелось, тем паче что жизнь в Териоках вообще-то была очень приятная и превеселая – не то что в чиновном, замкнутом, высокомерном, вечно зашоренном Петербурге!
По многочисленным улицам и улочкам дачного поселка фланировали нарядные люди, и о том, что где-то идет война, напоминали только изредка встречавшиеся военные в форме – или на костылях, или с нашивками за ранение. Да и то вид у них был отнюдь не угрюмый, а веселый и беззаботный. Сам воздух Териок – насыщенный ароматом сосен и моря – будоражил и взбадривал. Недаром этот поселок был так популярен у петербужцев, понастроивших здесь по-настоящему роскошные дома, которые, впрочем, вполне мирно уживались с небольшими, простенькими дачками.