Загадка XIV века
Шрифт:
Слухи о видениях Екатерины и о ее постах распространились по свету, люди приходили посмотреть на нее, когда она впадала в транс. Екатерина разрешала гражданские споры и обращала на путь истинный отъявленных негодяев и проходимцев. Она приглашала к себе учеников, «как мать, зовущая дитя к своей груди». Ученики, в свою очередь, звали ее mamma. С 1370 года она стала все больше участвовать в общественной жизни — давала политические и духовные советы правителям, прелатам, магистратам и частным лицам.
Екатерина была абсолютно убеждена в том, что воля Бога и ее воля — одно целое. «Творите волю Божью и мою!» — велела она Карлу V в письме, склоняя короля
«Будьте не боязливым ребенком, а мужем, воспряньте, святой отец! Долой небрежение!» — подначивала Екатерина папу. Она и Хоквуда призывала подняться против врагов Христа, а не мучить Италию бесчинствами и разрушениями. В письме, адресованном кондотьеру «господину Джованни» и доставленном лично отцом Раймундом, она писала: «Умоляю Вас слезно, поскольку Вы находите удовольствие в войнах, не воюйте более с христианами, ведь этим Вы обижаете Бога». Потом она призвала его идти воевать с турками — «из солдата и слуги дьявола Вы обратитесь в мужественного человека, истинного рыцаря. Все же желает душа моя, чтобы Вы изменили свою жизнь и принесли служение и крест распятого Христа и стали его служителем, а с Вами и все Ваши сотоварищи и последователи».
Любимым увещеванием Екатерины было: «Будьте мужественны!». В ее видениях Дева Мария почти не появлялась, вся страсть Екатерины была устремлена на сына Богоматери. И все же в мирских делах Екатерина часто взывала к женскому влиянию и обращалась не к Бернабо Висконти, а к его решительной жене Регине; писала не королю Венгрии, а его властной матери, Елизавете Польской. Герцога Анжуйского Екатерина считала вождем крестового похода и просила, чтобы именно он презрел все удовольствия мира и отправился с крестом на священную войну. Когда она лично посетила его и герцогиню, герцог уже вполне приготовился возглавить поход и внял этому призыву.
В Авиньоне Екатерину угнетала атмосфера сладострастия и «греховного зловония», а также любопытство аристократок, которые щипали ее, чтобы проверить, действительно ли она впадает в транс после причастия, и даже кололи длинной иглой. Все свои тревоги она высказывала в бесконечных письмах папе, к которому обращалась «святой отец» и «сладчайший мой папа» ( dolce babbo mio), а также на публике и во время частных аудиенций; при этом Раймунд Капуанский служил в качестве переводчика, поскольку Екатерина говорила на тосканском наречии, а папа — на латыни. Она требовала, чтобы папа начал реформу церкви с назначения достойных священников. Необходимо успокоить Италию, но не оружием, а милосердием, папа должен вернуться в Рим, но не с вооруженной охраной и с мечом, а с крестом, словно святой агнец, «ибо кажется мне, что кротость и прощение превратят свирепых волков в ягнят… и я приведу их, покорных, к Вашей груди. О, святой отец, добейтесь мира во имя любви к Богу».
Ее голосом говорили люди, страдавшие под властью «свирепых волков», и жажда религиозной реформы. Реформа для большинства людей означала освобождение от вымогательств церкви. В Германии в 1372 году сборщиков папских налогов хватали, калечили, некоторых даже душили, а священники Кельна, Бонна и Майнца клялись, что не станут платить десятую часть доходов, которую требовал от них Григорий XI. В церковных приходах, разрушенных наемниками, десятины доводили священников до бедности. Многие уходили, оставляя деревни без литургии и причастия, а опустевшие церковные здания разрушались или использовались как сараи. Некоторые священники пополняли скудные доходы подработкой в тавернах, на конюшнях или в других местах, что считалось для клириков inhonesta(неприличным).
Прелатов из высших кругов отвлекали управление собственностью и светские обязанности, они переставали заботиться о своих епархиях. Поскольку церковь могла предложить амбициозным мужчинам карьеру, сулившую власть и богатство, многие, вступавшие на эту стезю, были озабочены материальным, а не духовным вознаграждением. «Нет более страха перед Господом, — горевала в Риме Бригитта, — на его месте бездонный мешок с деньгами». Все десять заповедей, обронила она, сведены к одной: «Неси сюда деньги».
Сознавая собственные прегрешения, церковь выпускала эдикты, в которых осуждала неподобающую одежду, внебрачное сожительство, недостаток религиозного рвения, однако она не могла реформироваться, не пойдя против своих же интересов. Церковь стала зависеть от финансовой системы, это усугубилось ее пребыванием в Авиньоне; и хотя все признавали необходимость реформ, церковь сопротивлялась. Даже Екатерина в моменты просветления понимала, что реформа не может прийти изнутри. «Не плачьте, — сказала она отцу Раймунду, когда духовник прослезился из-за очередного церковного скандала, — ибо этим дело не кончится», дескать, в будущем не только миряне, но и клирики восстанут против церкви. Как только папа попытается осуществить реформу, продолжала она, прелаты окажут сопротивление, и церковь будет разделена, как при еретиках.
Саму Екатерину никто не упрекнул бы в ереси, она не была ни разочарованной, ни непокорной. Церковь, папство, священство, доминиканский орден были ее домом, а святость — его фундаментом. Она позволяла себе ворчать, но в кругу единоверцев. Разочарование же породило среди духовенства великих еретиков — Уиклифа, а в следующем поколении — Яна Гуса.
Обращения Екатерины позволяли Григорию XI противостоять давлению французского короля и кардиналов, настроенных против возвращения папства в Рим. Карл V утверждал: «Где папа, там и Рим», и послал своих братьев, герцогов Анжуйского и Бургундского к папе с тем, чтобы они его разубедили. Кардиналы тоже возражали против переезда в Рим, ведь короли Франции и Англии, «столь долго разделенные войной, разрушающей землю», вели разговоры о мире, и им требовалась помощь папы. Григорий оставался непреклонен. Несмотря на мрачные времена, он верил, что только присутствие папы может удержать Рим для папства, а когда Рим в случае его возвращения пообещал подчиниться, ничто уже не могло отложить отъезд Григория.
В сентябре 1376 года он выехал из Авиньона. Папу не остановили ни его французское происхождение, ни слабое здоровье, ни ужасный шторм, от которого, словно в предупреждение, пострадали корабли. В последний момент его старый отец, граф Гийом де Бофор, в несдерживаемом порыве, характерном для тех времен, распростерся перед сыном и умолял его остаться. Григорий переступил через отца и пробормотал слова из псалма: «На аспида и василиска наступишь». Один из его епископов писал: «О Боже, если бы только горы сдвинулись и преградили нам путь».