Загадки Петербурга I. Умышленный город

Игнатова Елена Алексеевна

Когда война была объявлена, в Петербурге не сомневались в скорой победе. На нее смотрели как на продолжение военных учений и парадов, на возможность быстро сделать карьеру. Но после первых сообщений о победах стали приходить известия, каких не ожидали: русские войска терпели поражения, потому что их вооружение и обучение безнадежно устарели по сравнению с европейским. Светское общество Петербурга было потрясено смертью блестящего, любимого всеми Андрея Карамзина, сына историка. А. Н. Карамзин вместе со своим отрядом попал в турецкую засаду и погиб. Не удалось даже отыскать его тела.

Из Севастополя, осажденного англо-французским флотом, шли неутешительные вести. Солдаты сражались героически, но не хватало боеприпасов, интенданты разворовывали

продовольствие и деньги. В довершение всех несчастий в 1854 году случилось то, чего не было со времени основания Петербурга: в Финском заливе появился вражеский флот! Это обстоятельство особенно наглядно показало жителям столицы, к чему привела политика императора Николая, которого льстецы сравнивали с Петром Великим. «Ожидание появления английского флота повергло всех в смятение. Генералитет мирного времени не был подготовлен к такому событию. Все растерялись и, сознавая необходимость обороны, не могли придумать, как и что следует оборонять. Наконец вспомнили, что при Екатерине II были приняты меры к защите Петербурга. Рылись в архивах, нашли там многое забытое и стали возводить укрепления по указаниям старины. Городские части, прилежащие к Неве, были объявлены на военном положении. Но Петербург, по-видимому, не тревожился, и не слышно было, чтобы кто-нибудь выселялся. Заботились по обыкновению нанимать дачи» (Н. Врангель. «Записки»). Несмотря на серьезность положения, петербуржцы не могли поверить в то, что городу угрожает беда. И действительно, укрепленный, готовый к обороне Кронштадт охранял подступы к столице. Поэтому появление кораблей противника в Финском заливе весной 1854 года явилось скорее демонстрацией, чем реальной военной опасностью. К осени корабли ушли, а весной 1855 года опять вернулись в Финский залив.

Для петербуржцев присутствие англо-французского флота стало чем-то вроде рискованного, а потому еще более интересного приключения. Даже царская семья приезжала в Кронштадт, чтобы поглядеть на неприятельский флот. В июне 1854 года Ф. И. Тютчев писал из Петербурга: «Я поехал в Петергоф, оттуда можно было разглядеть за Кронштадтским рейдом дым от неприятельских пароходов». Он сообщал, что в городе «много смеялись, вспоминая известие… в иностранных газетах, будто Петербург в ужасе, население бежало, и на защиту столицы привезено 40 тысяч башкир».

Нет, появление вражеского флота не повергло жителей столицы в панику, у них была другая тревога. Люди, воспитанные без критического взгляда на жизнь, словно проснулись от бездумного сна. Национальное чувство страдало, вера в непогрешимость императора быстро таяла. В обществе распространялись письма из Севастополя, присланные участниками и свидетелями его обороны. Знаменитый хирург Н. И. Пирогов писал жене в Петербург: «Сердце замирает… когда покороче ознакомишься с лицами, стоящими в челе власти… Если взглянуть на эту смесь посредственности, бесталанства, односторонности и низости, то поневоле начинаешь опасаться за участь Севастополя».

Фрейлина императорского двора А. Ф. Тютчева, которую никак нельзя заподозрить в революционных настроениях, записывала: «Россия тридцать лет занималась парадами, смотрами и маневрами и при опасности беспомощна! В публике крик негодования против правительства, ибо никто не ожидал того, что случилось!»

После тридцати лет молчания в столице зашептались. Недовольный, изумленный шепот в образованных кругах превращался в ропот. Стало очевидным, что политика Николая I — безумие, помеха на пути нормального общественного развития. Многие желали его отречения и даже его смерти. Император Николай предпочел умереть. Он умер так неожиданно, что по столице разнеслись слухи о его самоубийстве. Говорили, что он принял яд, не вынеся позора поражения в Крымской войне.

Император умирал в Зимнем дворце, лежа в небольшой полупустой комнате на походной кровати; лежал, укрывшись шинелью. Он был в бреду, но когда приходил в себя, спрашивал об известиях с фронта. Известия по-прежнему были плохими. За несколько часов до его смерти принесли очередную депешу. Николай отвернулся к стене и сказал: «Меня это уже не касается». Депешу передали наследнику престола Александру Николаевичу. 18 февраля 1855 года император Николай I умер.

Известие о его смерти не вызвало в столице особых сожалений. Умы подданных были заняты другим: все ждали необходимых перемен в общественной и государственной жизни; всюду шли разговоры о несчастной войне, обсуждались возможные условия мирного договора с Турцией и ее союзниками. Жизнь стала необыкновенно оживленной, все были полны надежд, словно люди, избавленные наконец от многолетнего гнета.

«Век девятнадцатый, железный…»

Медовый месяц либерализма. В праздничные дни. Изобилие снеди. Вокруг Сенной площади. Студенческие волнения 1861 года. Общественное воодушевление и городские пожары. События, отразившиеся в романе «Бесы». Осуждение Чернышевского

Со смертью Николая I закончилась целая эпоха жизни России и ее столицы. Петербург в его правление походил на военный плац во время парада: сверкают позолотой мундиры, безукоризненно маршируют гвардейцы, а поодаль любуется зрелищем народ: чинные толпы людей в приличной одежде (оборванных, нищенски одетых полиция в центр города не пускала). Но к 60-м годам стиль жизни меняется: постепенно уходят в прошлое грандиозные городские праздники и торжества, смотрины купеческих невест в Летнем саду… Да и парады теперь устраиваются реже.

Прежде заметно было стремление к единообразию. «Петербургская публика — она индивидуум, она не множество людей, но один человек, прилично одетый, солидный, не слишком требовательный, не слишком уступчивый, человек, который боится всякой крайности… Люди среднего сословия с напряженным вниманием прислушиваются к отдаленному и непонятному для них гулу „большого света“. Они так заботятся о „большом свете“, будто без него не могут дышать. Они из всех сил бьются передразнивать быт „большого света“», — писал В. Г. Белинский в 40-е годы. Спустя два десятилетия это стремление подражать единому образцу уходит, каждый класс общества избирает свой стиль.

Придворный мир замыкается от посторонних глаз, шум «большого света» стихает. Реже собираются толпы зевак перед дворцами, за зеркальными окнами которых звучит бальная музыка; меньше становится и самих балов — аристократия беднеет. «Большой свет» перестал быть непререкаемым авторитетом, отношение к нему становится отчужденным и даже критическим. Предметом насмешек журналистов может стать, например, увлечение спиритизмом в придворных кругах или великосветские салоны.

Деловые люди среднего класса уже не слишком стремятся попасть в высшее общество. У них свои клубы, свой круг интересов. Среди столичной буржуазии много выходцев из Германии, Англии, Скандинавии. Эти общины живут замкнуто и часто относятся ко всему русскому высокомерно и с пренебрежением.

Правительственный Петербург переживает глубокий кризис. Губительные последствия николаевского правления очевидны для всех. Император Александр II избирает политику реформ. Впереди великие перемены: отмена крепостного права, судебная, земская, военная реформы. Опять, как в начале XIX столетия, появляется множество проектов устроения России, и отвыкшие от умственных усилий столичные чиновники пытаются разобраться во всех этих «теориях».

Еще одна примета нового времени — «весь Петербург» устремился за границу. Охота к перемене мест охватила множество людей. Пьянит сама возможность покинуть пределы страны, повидать Европу. В николаевские времена это было почти невозможно: для выезда за границу требовалось разрешение императора. Европа во второй половине 50-х годов наводнена русскими путешественниками. Домой возвращаются с чувством приобщенности или, наоборот, неприятия европейской жизни; многие тайно привозят запретную литературу — издания политического эмигранта Герцена.