Загадочная душа и сумрачный гений
Шрифт:
Флот, сполна выполнивший свою военную и, главное, - политическую миссию: последним, яростным усилием по понуждению к миру неприятеля под Токио доказавший, что и в новейшей истории Россия вполне способна осуществлять "проекцию силы" там, тогда и так, как того требуют ее геополитические интересы.
Флот, убедительно продемонстрировавший и друзьям, и недругам, что унизительный "крымский" синдром неполноценности преодолен Россией окончательно и бесповоротно.
Станет ли он со временем вторым или даже первым в мировом табеле о рангах? Или удовольствуется более скромным местом? Наступят ли тот день и
Теперь это во многом будет зависеть не только и не столько от геополитических раскладов или планов власть предержащих - вспомните извечное "зачем вообще России, сухопутной державе, океанский флот", - но и от тех, кто прошел эту войну на его мостиках, палубах, в башнях и казематах, в машинных отделениях и кочегарках.
***
Двое суток после возвращения моряков с войны пролетели в полном сумасшествия и радости круговороте застолий, балов, приемов, молебнов, попоек, азартных и телесных утех. И, скорее всего, многие из возвратившихся от Токио офицеров по неистребимой русской традиции, не удержавшись, вошли бы в неуправляемое пике алкогольного, игорного или развратного угара, ибо, как известно, - слаб до этих дел русский человек, когда повод совершенно очевиден, а вожжи ослаблены, но...
Как раз с ослаблением вожжей-то и было не очень: еще в день возвращения флота Алексеев на утро 3-го марта назначил общий сбор флотского и армейского офицерского состава свободного от вахт и караулов. А поскольку ни одно из зданий во Владике всех поименованных особ вместить не могло, место общего офицерского собрания было определено у арки напротив Адмиральской пристани, на том самом месте, где Руднев в свое время приветствовал экипаж "Корейца". Форма одежды - парадная. Неявка, невзирая на причины, - десять суток ареста...
За три часа до полудня у высокого помоста, или вернее - трибуны, обитой тремя полосами ситца в цвет российского триколора и украшенной флотскими флагами - большим Андреевским посредине и двумя поменьше - великокняжеским и комфлота - по краям, толпилось уже за тысячу человек народа. Цвет офицерского корпуса флота и армии сдержанно гудел и перетаптывался на легком морозце в своих перетянутых ремнями черных и серых шинелях, в кавалерийских накидках и кавказских бурках на плечах, а также в папахах, фуражках и даже треуголках на головах.
Сие общество, в большинстве своем страдающее жесточайшей болью в тех частях тел, на которые вышеозначенные фуражки, треуголки и папахи были надеты, блистало орденами, погонами, галунами, аксельбантами, темляками и всеми прочими атрибутами офицерской парадной красоты. Благоухая одеколоном, скрипя портупеями и сапогами, звякая шпорами и дыша перегаром, оно вполголоса обсуждало мировые и крепостные новости. А попутно сплетничало, травило байки и анекдоты, над чем-то посмеивалось или поругивалось, и при этом почти единодушно, со стенаниями, проклинало в голос судьбу-злодейку, да втихаря костерило бессердечное начальство. А попенять ему было за что.
Во-первых, Руднев, вопреки затаенным желаниям многих своих подчиненных, фантастически быстро, оставив лишь небольшой временный гарнизон в Йокосуке, целью которого была охрана "Нахимова" во время его ремонта, организовал возвращение от Токио флота и гвардии. Кто-то хотел гульнуть там, кто-то надеялся на приезд друзей, родственников, любимых или просто знакомых дам полусвета из столицы, пока их герои пакуют японские сувениры, но... Облом-с вышел и с тем, и с этим. Вдобавок, ведомство князя Хилкова, по требованию все того же Руднева, наотрез отказывалось увеличить число курьерских пар до Владивостока со дня получения в Питере известия о перемирии.
Во-вторых, драконовские порядки, по приказу Безобразова заведенные во Владике военной жандармерией по образу и подобию маньчжурских, совсем не способствовали гульбе и вседозволенности. Тяжкая и, конечно, несправедливая доля свежих постояльцев крепостной гауптвахты и была сейчас одной из главных тем офицерских толковищ "за жизнь". Тем более актуальных в свете уже известной всем суровости наместника. Все, кто туда влетел, сидели свое без исключений и поблажек.
Однако, с появлением в поле зрения собравшихся этого самого начальства, и, конкретно, ехавших в первых каретах Алексеева, Макарова, Гриппенберга, Руднева, Щербачева, Безобразова, Сухомлинова и Великих князей Михаила Александровича и Александра Михайловича, разноголосое подспудное бурчание мгновенным шквалом переросло в стихийное, дружное "Ура!" и бурную овацию.
Все понимали, что последняя точка в этой войне будет поставлена именно сейчас, и именно здесь. И вряд ли когда-нибудь еще им, победителям, суждено будет собраться вот так вот - всем вместе. Вместе празднуя и поминая тех, кто не дожил до этого радостного дня. Вместе верша историю.
***
Справедливости ради, нужно отметить, что историю в этот мартовский день творили не только здесь. Вернее, не столько здесь. В типографиях мирно спящих в тысячах километрах отсюда Петербурга и Москвы, Киева и Нижнего Новгорода, Варшавы и Казани, десятков других губернских и уездных городов, уже сохли, ожидая утра и своих читателей, номера центральных и губернских газет. А в заголовках их передовиц 36-м кегелем было жирно набрано: "Высочайший Манифест".
Но пока о предстоящем стране эпохальном событии, открывающем новую главу российской истории, здесь, во Владивостоке, знали только семь человек: Великий князь Михаил Александрович, которому накануне вечером была вручена личная секретная телеграмма Государя, шифровальщик штаба гвардейского корпуса, начальствующий над этим самым корпусом генерал Щербачев, оба "свеженьких" российских генерал-адмирала - наместник на Дальнем Востоке Алексеев и командующий Тихоокеанским флотом Макаров, а также адмирал Руднев и капитан гвардии Василий Балк. Последний - на правах друга Великого князя.
Николай повелел брату лично провозгласить "непреклонную волю Императора" по введению в России основ парламентаризма и о грядущем даровании его подданным Конституции перед общим офицерским собранием. Дабы господа офицеры сразу уяснили себе положения Манифеста и могли скоординировать действия с целью недопущения каких-либо волнений на кораблях, в армейских частях и подразделениях. Ибо свобода слова, собраний и совести, отнюдь не есть вседозволенность и анархия. Но, к сожалению, обязательно найдутся и те, кто этой аксиомы не сможет или не захочет понять...