Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев

Ножникова Зоя

^{Немецкие рыцари, XIII-ХIV вв.}

Правда, в оружейном зале почти всегда бывало холодно. Однако там можно было разжечь камин, такой громадный, что в него легко вошла бы корова. Вытяжная труба из камина была проведена в угловую башню, расположенную этажом выше, и там к ней примыкала комната, которою Барон сделал своей малой, непарадной спальной. Он распорядился покрыть каменный пол широкими, в две ступни, сосновыми досками и соорудить печь с лежанкой, куда он удалялся, устав от работы. Вечерами зал освещался множеством факелов, крепившихся на стенах.

Прямо перед камином Барон распорядился

поставить для себя большой обеденный стол. За ним он и собирался работать. На него он собственноручно принес большую бронзовую чернильницу, оправленную в черный мрамор, мраморную шкатулку для песка, чтобы присыпать им исписанные страницы, если не хватало терпения ждать, пока высохнут чернила на очередном листе, и целую связку перьев. К выбору гусиных перьев для письма Барон относился очень придирчиво. В его время писать стало уже легко и просто, не то, что в старину, когда для письма использовалась неудобная смесь сажи с маслом. Теперь чернила делали из дубильных веществ, куда подмешивали соли железа. Однако для этих чернил перья нужно было готовить особенно тщательно. Их следовало долго прогревать в золе и очинивать предельно аккуратно, тогда они могли служить немалое время, особенно если подбирать перья из левого крыла молодого крупного гуся, изгиб которых был наиболее удобен для правой руки.

Барон велел поставить в зале еще один большой стол, чтобы на него секретари складывали бумаги, которые будут ждать, пока хозяин в свой черед станет их изучать. Он распорядился, чтобы книги и прочие бумаги секретари для него заранее распределили как бы согласно тем делам, которые в них описаны, чтобы сообщения о торговле, например, не мешались с рассказами об одежде или о кушаньях.

И пусть, приказал Барон, секретари одновременно с раскладыванием книг и бумаг составляют для хозяина сопроводительные заметки с описанием, кто есть кто из авторов книг. Да пусть еще, если сумеют, расположат их в хронологическом порядке, чтобы Барон, если вдруг сам забудет, случайно не перепутал, кто был в Московии раньше — к примеру, Джером Горсей или Антоний Дженкинсон, Адам Олеарий или Николаас Витсен.

Конечно, секретарям самостоятельно с этой работой не справиться, подумал Барон. Главную работу придется делать ему самому. Прежде всего, никто иной как он должен указать, кто из старых и новых авторов ему нужен. Ведь секретари этого не знают, и нельзя требовать от них невозможного.

Пришлось сесть в кресло и приступить к обдумыванию.

Иосафат Барбаро

Кого первого призвать на совет? Начать хотелось бы с того западного путешественника, кто первым приехал в Москву. Но имя его терялось в далекой глубине времен, и главное, начать следует не с того путника, кто был первым гостем, а с того, кто первым интересно рассказал о своем путешествии.

Пусть это будет Иосафат Барбаро,подумал Барон. Он был выходцем из знатной венецианской семьи, человеком образованным и тонким. На его суждения можно было всецело полагаться. Барбаро был широко известен как удачливый купец, и на протяжении почти двадцати лет, с 1436 до 1452 года не раз бывал у русских по торговым делам. Значительную часть времени Барбаро проводил в городе Танаис на Азовском море в устье реки Танаис, которая позже стала называться Доном. Этот город был расположен так удачно, что стал крупным перевалочным пунктом на торговых путях с Востока на Запад, им в разные времена попеременно владели то генуэзцы, то Тамерлан, то турки; Танаис имел громадное значение для русских в их торговых и военных делах. Барбаро был не только купцом, но и искусным дипломатом. Барон знал, что на склоне лет он занимал сложный пост посла Венецианской республики при персидском дворе. Когда Барбаро писал свою книгу о путешествии в Персию, он был осторожен, касаясь вопросов политических отношений между Венецией и русским великим князем Василием II Васильевичем Темным, при дворе которого бывал. Об этом он писал нарочито лаконично и невнятно. Зато его рассказы о природе и климате Московии, и, что особенно важно, о характерах русских, необычайно ярки. Это он первым поведал европейцам, что мороз в Москве настолько силен, что замерзает река! Для венецианца, проводящего время вземлях, омываемых теплыми морями, это было воистину диковинно. И это был Барбаро, кто написал:

«Великий князь московский Василий обратил москвитян к хорошей жизни, потому что издал запрещение

изготовлять брагу и мед и употреблять цветы хмеля в чем бы то ни было».

^{Карта Европы Николауса Вигиера}

Записки Барбаро о Венеции, Танаисе, Персии, Индии, Константинополе и Турции были напечатаны еще при его жизни и переизданы позже. Эту книгу достать несложно, если, конечно, как следует поискать.

Амброджо Контарини

Примерно в одно время с Барбаро, но на несколько лет позднее, при персидском дворе шаха Узун-Гассана появился другой знатный венецианец — Амброджо Контарини.Его миссия была также крайне сложна.

Он был послан своим государем через Польшу в Персию для того, чтобы способствовать созданию союза Персии, России и Польши против турок. На обратном пути из Персии, в 1476-1477 годах Контарини посетил Москву, где был принят сыном Василия II Темного, Иваном III. Контарини писал, что великий князь московский встретил его благосклонно. Записки Контарини были более пространны, чем записки Барбаро, и не отличались от них в той части, где речь шла о тонкостях дипломатических отношений между странами. Но путешествие свое Контарини описал очень подробно, и обратил свое внимание венецианца на те же особенности русской жизни:

«Страна эта отличается невероятными морозами, люди по девять месяцев в году не выходят из домов».

Барону, как и его секретарям, мороз, пронизывающий ледяной ветер с гор, снег не были в диковинку, хотя, конечно, их зима была короче русской.

Барон помнил, что, в отличие от Барбаро, Контарини называл всех без исключения русских пьяницами и заявлял:

«Хотя русские очень красивы, как мужчины, так и женщины, но вообще народ грубый. Они величайшие пьяницы и весьма этим похваляются, презирая непьющих».

Книгу свою Контарини, как и Барбаро, издал сам, но впоследствии она издавалась реже, и найти ее было бы не так просто. Однако, на счастье, она была у Барона в его собственной библиотеке и, хотя издана была почти триста лет назад, прекрасно сохранилась.

Эти два именитых венецианца бывали в Московии сами и описывали то, что видели своими глазами. Но Барон знал немало писателей, которые стали широко известны как авторы книг о Московии, хотя сами в нее не заезжали, а описывали ее с чужих слов. Важно знать, чьи это были слова.

Павел Йовий

Например, был такой писатель — Паоло Джовио, более известный как Павел Иовий,к которому по наследству от старшего брата перешла должность историка итальянского города Комо. Прославленный Герберштейн о нем отзывался с «должным уважением к его высокой учености». Йовий написал небольшую «Книжечку о посольстве Василия, великого князя московского, к первосвященнику Клименту VII» и несколько раз сам издавал ее в Риме, Венеции и Базеле [8] . Она, разумеется, тоже была в личной библиотеке Барона. Старый австрийский дипломат знал историю создания книги Павла Йовия и понимал, что для решения своей собственной задачи ему следует изучить эту книгу со всем вниманием, несмотря на то, что написана она была полтора столетия назад. Книга казалась ему интересна тем, что Павлу Йовию ее почти продиктовал в той части, где она касалась Московии и московитов, русский толмач Дмитрий Схоластик, он же, как его называли, Митя Малый. Барону кто-то из русских друзей, которых у него было немало в бытность его в Москве, рассказал, что прозвище Малыйдали Дмитрию Схоластику для отличия его от Мити Великого. Так на Руси называли Дмитрия Траханиота, или Грека, который тоже был переводчиком и писателем. Настоящее имя Мити Малого было Дмитрий Герасимов. Барон высоко ценил разум и волю этого незабытого до сих пор московита, потому что понимал, насколько искусен должен был быть человек, который водил пером не кого-нибудь, а известнейшего и опытнейшего итальянского историка, и при этом как бы почти незаметно для него.

8

Рим, 1525 г.; Базель, 1534, 1555 гг.; Венеция, 1545 г.