Загадочная пленница Карибов
Шрифт:
— Да, но… — Витус не мог поверить услышанному. — Ахилл был такой жизнерадостный, такой здоровый… такой…
— И зарыли его неведомо где, — вдруг продолжил Педро. — Он был этим, как его, гуго… гуги… Ну, в общем, неправильным христианином, как сказал пастор. И на христианском кладбище его нельзя… Да, так оно было.
Магистр взмолился:
— Христа ради, это же бесчеловечно! Как будто у Ахилла не было бессмертной души! Фарисей ваш пастор! О, как я ненавижу это невежество! — Он сжал кулаки.
— Все черные вороны — черная нежить и черные стервятники, — пропищал Энано.
— Хотел бы я узнать, где он лежит, чтобы сказать
А Магистр все никак не мог успокоиться:
— Лучшие друзья! Лучшие друзья уходят! И с каждым умирает частица тебя самого! И мир становится беднее!
— А Луиза? Что с ней? — внезапно спохватился Витус. — Где теперь бедняжка зарабатывает свой хлеб? Ей, должно быть, туго пришлось с ее… э-э… с ее необычным видом.
Он вспомнил о той ночи любви, которую она ему подарила и которую он на протяжении долгих дней никак не мог изгнать из памяти, как ни старался. Снова и снова она тревожила его совесть.
— Уи-уи, крошка Луиза, ще с ней? — хотел знать и Энано. — Где эта тыковка под простыней?
— Луиза? Да нет, с ней-то как раз все хорошо. Стала красавицей, как говорят люди. — У юного возницы внезапно развязался язык, может, потому, что ему пришло время созреть и он постепенно становился мужчиной, а значит, проявлял интерес ко всему женскому. — Красивой, как Мадонна, говорят люди. И это тоже было чудо. Однажды… а, вы уже уехали, сеньоры… она снова появилась и… чудо, просто чудо! На ней больше не было ее черного покрывала, сама просто кровь с молоком, нежная и такая белая… Зубы что нитка жемчуга… А волосы! Медь, да и только! Все так говорили, и я могу сказать, потому как один раз сам видел… Что с вами, сеньор?
— Нет-нет, Педро, ничего! — Витусу не хватало воздуха, его обуяла такая фантазия, такая невозможная, немыслимая, от которой недолго и сойти с ума… — Ничего, Педро, ничего.
Маленький ученый, который никогда за словом в карман не лез, тоже на мгновение едва не лишился дара речи:
— Постой-ка, Педро… картинка такая, будто Луиза… будто Луиза…
— У-у-у-и-и-и, дурачье! — раздался пронзительный фальцет. — Луиза — это Арлетта!
Такого, что последовало за этим, Педро не видел никогда в жизни. Радостный рев друзей пронесся вдоль всей улицы Калле-де-лос-Офисьос, вплоть до самой гавани. На маленького возницу обрушился ураган вопросов. Когда из него выпотрошили все, что он знал, выяснилось, что Луиза, которая могла быть Арлеттой, унаследовала от Ахилла «L’Escargot». Курьезный Ахилл завещал ей свое владение, наверное, потому, что она единственная позаботилась о нем в последние часы его жизни. Но уже через несколько дней Луиза поняла, что без Ахилла «L’Escargot» померк, словно из него ушла душа. С тяжелым сердцем она продала его.
— И где сейчас Луиза? — не отставал Витус от Педро. Он намеренно говорил «Луиза», а не «Арлетта», потому что вначале должен был убедиться сам.
— Где она? — повторил Педро, даже не заметив, что сам задает излишний вопрос. — Ну, говорят, собиралась в Англию на «Бойстерес» [105] .
— И когда отплывает корабль? Или он уже ушел?
— Точно не скажу, но то ли вчера, то ли сегодня. От седьмого причала.
— И ты это только сейчас говоришь?! — взревел Магистр. — А ну живо к седьмому причалу!
105
От
— Да, конечно, да.
Педро щелкнул кнутом.
— Витус, представь себе, что корабль еще там, а на нем Арлетта!
— Я поверю в это, только увидев собственными глазами. — Голос отказывал ему.
— А ну пшла! Пшла! Пшла! Тпррру!
Еще никогда Педро не гнал так свою гнедую и притормозил только тогда, когда дорога свернула к причалу. Позади остался путь, который потребовал от него всего умения и ловкости, чтобы не сбить какого-нибудь «хабанеро». Да еще и ездоки никак не могли усидеть на своих местах. Вот и сейчас карлик, выпрямившись во весь рост, пищал из-за спины Магистра:
— Вон там, впереди ее курятник. Это должен быть он!
Он махал ручкой в сторону большого галеона, который был пришвартован к пирсу. Матросы сновали по трапу. И на судне царила суета. Все еще шла погрузка: загружались ящики, тюки, бочонки; запасные снасти, стеньги, паруса и пушечные ядра. Фрахт: красное дерево, какао, амбра, сахар, звериные шкуры и многое другое…
На пристани расположились торговцы, которые совершали последние сделки. Были разбиты палатки со сластями, давали представления циркачи, жонглеры и артисты. Там был даже пастор, который зычным голосом благословлял корабль в путь.
Между тем Педро пришлось остановить свою повозку, потому что людской поток стал как на стремнине. Коротышка, который так и торчал за спиной Магистра, просвистел:
— Вон там! Краля в зеленом, это она, она! Своей тыквой клянусь, она!
— Где? Где? — Витусу передалось его возбуждение. Его сердце стучало, как кузнечный молот, так, что нечем было дышать. — Боже милостивый! Кажется, я ее вижу! Вон там, с носильщиком! Боже! Магистр, посмотри, посмотри! Ах, ты же ничего не видишь!..
Маленький ученый развел руками:
— Ну а чего же ты ждал?
Но Витус уже и сам соскочил с повозки и врезался в толпу. Он не обращал внимания ни на кого: протискивался, отталкивал, наступал; его обругивали, оскорбляли, угрожали. Но какое ему было дело до всего этого?! Он пробивался сквозь толпу с высоко поднятой головой, не упуская из виду даму в изумрудно-зеленом платье. Вот! Она уже у трапа! Дает распоряжение носильщикам, поднять на борт ее багаж… «Арлетта, стой! Погоди!», — хотел он крикнуть, но голос отказал ему. Он заспешил дальше. Еще несколько шагов, несколько… «Погоди, погоди! Я иду, иду!» Молодая дама уже ступила на трап…
— Арлетта! Ааарлееееетта!
Она услышала. Но не поняла, откуда зов.
— Постой, я иду, ииидууууу!
Ему наконец удалось пробиться к подножию трапа…
— Арлетта!
Она вздрогнула, хотела обернуться, запнулась за ногу какого-то матроса и чуть было не упала, но Витус в последний момент успел подхватить ее.
— Арлетта, это я!
Она подняла глаза. Ее лицо, на котором еще оставалось любопытство: кто бы мог ее звать? — и испуг: как бы не упасть в воду! — приняло выражение крайнего изумления, словно она не верила собственным глазам. Спустя вечность, уголки ее губ начали подрагивать, а глаза наполнились слезами. А Витус смотрел на нее и видел перед собой самую прекрасную женщину на свете! Тысячу раз он представлял себе, что скажет ей при встрече, а сейчас повторял и повторял одно только слово: