Загадочная смерть [Strong Poison] (перевод Е.И. Саломатиной)
Шрифт:
— Если это не слишком сложно.
— Ну, тогда приезжай вечером на такси, объедем всех по кругу. Где-нибудь мы обязательно на него наткнемся. А еще посетим оппозицию — тех, кто поддерживает Хэрриет Вейн.
— Тех девушек, которые давали показания в суде?
— Да. Тебе, я думаю, понравится Эйлюнид Прайс. Она высмеивает всех, кто носит штаны, но она хороший друг в трудную минуту.
— Я приеду, Марджори. Ты пообедаешь со мной?
— Питер, я была бы в восторге, но не думаю, что у меня получится, — ужасно много работы.
— Ладно. Тогда я подъеду около девяти.
В девять часов
— Я всех обзвонила, — сказала Марджори, — и, думаю, мы найдем его у Кропоткиных. Они за Бойза, большевики, музыканты, напитки у них плохие, но их русский чай вполне сносный. Такси подождет?
— Да, судя по твоим словам, у нас может возникнуть необходимость спасаться бегством.
— Да, хорошо быть богатым. Это в глубине двора, здесь, справа, над мастерской Петровичей. Лучше мне пойти вперед.
Они, спотыкаясь, поднялись по узкой, загроможденной лестнице, на самом верху которой неясные звуки пианино и струн и лязг кухонной утвари свидетельствовали о каком-то увеселительном мероприятии.
Марджори громко постучала в дверь и, не дождавшись ответа, распахнула ее. Уимзи, зайдя вслед за ней, почувствовал, будто его ударили по лицу, только вместо руки была плотная волна жара, звуков, дыма и запахов.
Это была маленькая комната, тускло освещенная единственной лампочкой в фонаре из расписного стекла и до отказа забитая людьми, чьи обтянутые шелком ноги, обнаженные руки и бледные лица возникали из полумрака, подобно призракам.
В воздухе медленно плавали густые слои табачного дыма. Топившаяся углем плита в одном конце комнаты, раскаленная докрасна и распространяющая удушливый запах горелого масла, и газовая плита, стоящая в противоположном углу, наперегонки старались накалить атмосферу до такой степени, чтобы присутствующие начали поджариваться. На плите кипел пузатый чайник, на приставном столике исходил паром огромный самовар; над газовой плитой в чаду маячила расплывчатая фигура и вилкой переворачивала сосиски на сковороде, пока помощник присматривал за чем-то, готовящимся в духовке, — Уимзи, обладавший тонким нюхом, определил это как еще один источник ароматов в сложной атмосфере и правильно распознал в нем селедку. На пианино, которое стояло прямо за дверью, молодой человек с растрепанными рыжими волосами играл нечто в чешско-словацком духе, ему подыгрывала на скрипке исключительно расхлябанная личность непонятного пола в джемпере с норвежским узором. Никто не обернулся, когда они вошли. Марджори пробралась через лежащие и сидящие на полу тела и, найдя в толпе худую молодую женщину, что-то прокричала ей в ухо. Молодая женщина кивнула и помахала Уимзи рукой. Он протиснулся к ним и был очень просто представлен: «Это Питер — это Нина Кропоткина».
— Очень приятно! — прокричала мадам Кропоткина, перекрывая гам. — Садитесь рядом со мной. Ваня принесет вам что-нибудь выпить. Это прекрасно, правда? Этот Станислав просто гений, n’est-ce pas? [8] Пять дней он с утра до вечера ездил на эскалаторе на станции метро «Пикадилли», чтобы впитать в себя все оттенки звуков.
— Колоссально! — прокричал Уимзи.
— Да, вы так
8
Не правда ли? (фр.)
Ужасный грохот прекратился. Пианист отер лицо и истомленным взглядом обвел аудиторию. Скрипач отложил свой инструмент, встал, и по его ногам стало ясно, что это женщина. Комната моментально наполнилась громким говором. Мадам Кропоткина наклонилась над сидевшими на полу гостями, обняла вспотевшего Станислава и поцеловала его в обе щеки. С плиты была снята сковорода, сопровождаемая фейерверком брызжущего жира, раздался вопль «Ваня!», тут же над Уимзи нависло мертвенно-бледное лицо, низкий гортанный голос пролаял: «Что вы будете пить?» — и в опасной близости от его плеча оказалась тарелка с селедкой.
— Спасибо, — сказал Уимзи, — я только что пообедал, только что пообедал! — отчаянно проревел он.
На выручку к нему пришла Марджори с более решительным отказом и более резким голосом:
— Убери этот ужас, Ваня! Меня от него тошнит. Принеси нам чаю, чаю, чаю!
— Чаю, — как эхо прозвучал голос бледного мужчины, — они хотят чаю! Что вы думаете о музыкальной поэме Станислава? Сильно, современно, да? Бунтарская душа в толпе — столкновение, восстание против духа машин. Она заставляет буржуа подумать, о да!
— Бах, — сказал голос прямо в ухо Уимзи, как только человек, похожий на мертвеца, отошел, — это ничто. Музыка буржуа. Программная музыка. Вам надо послушать «Экстаз по поводу буквы «О» Вриловича. Это чистая вибрация и никаких устаревших шаблонов. Станислав — он очень много о себе думает, но его музыка стара, как мир. Вы чувствуете, что в итоге все диссонансы разрешаются. Просто хитро закамуфлированная гармония, в этом ничего нет, но все от него в восторге, потому что у него рыжие волосы и скелет снаружи.
Говоривший был определенно прав, сам же он походил на бильярдный шар — такой же лысый и круглый.
Уимзи успокаивающе ответил:
— Ну что же еще можно сделать с жалкими, устаревшими инструментами? Диатонический звукоряд, ба! Тринадцать несчастных буржуазных полутонов, фу! Чтобы выразить бесконечную сложность современных чувств, необходима октава из тридцати двух нот.
— Но зачем так держаться за октаву? — спросил круглый мужчина. — До тех пор пока вы не отбросите октаву и связанные с ней сентиментальные ассоциации, вы будете передвигаться в оковах условностей.
— Да, это так! — сказал Уимзи. — Я вообще бы ликвидировал все ноты. В конце концов, они, например, не нужны, коту для его полуночных мелодий, которые и мощны, и выразительны. Любовный голод не считается ни с октавой, ни с интервалом, когда исторгает у жеребца песнь страсти. Только человек, стиснутый отупляющими условностями, — о, привет, Марджори... Извините, в чем дело?
— Иди, поговори с Райлендом Воэном, — сказала Марджори. — Я сообщила ему, что ты — восторженный почитатель книг Филипа Бойза. Ты их читал?