Заговор бумаг

Лисс Дэвид

В синагоге мужчины и женщины сидят отдельно, чтобы женщины не отвлекали мужчин плотскими соблазнами. Я всегда считал этот обычай мудрым, так как не припомню случая, чтобы Элиас, вернувшись из церкви, не стал рассказывать о том, как прекрасно были одеты дамы и как они были милы. В синагоге Бевис-Маркс мужчины сидели на скамьях, которые располагались перпендикулярно кафедре раввина. Женщины сидели наверху, где от мужских глаз их скрывала деревянная резная решетка, однако их можно было рассмотреть сквозь ажурные прорези.

В то утро синагога была полна, я никогда еще не видел в ней столько народу. Возможно, триста

человек находилось внизу и не менее ста женщин — наверху. Кроме верующих было несколько молодых англичан, пришедших посмотреть на иудейскую службу. Такие визиты не были редкостью. Еще мальчиком, я не раз видел таких любопытствующих, и обычно они вели себя достаточно пристойно, хотя, вероятно, немыслимо скучали, вынужденные слушать в течение нескольких часов службы непонятный им древнееврейский язык. Посетители редко могли скрыть свое удивление тем, что служба почти полностью ведется на иностранном языке и что люди заняты медитацией не меньше, чем коллективным богослужением. Что же касается меня, я не испытывал трудности с древнееврейскими молитвами, поскольку в детстве повторял их так часто, что они навсегда остались в моей памяти, а повторяя их вновь, я испытывал неожиданную радость. Я с готовностью накинул на голову платок, взятый у дяди, и видел, как он в течение длинной службы не раз бросал в мою сторону одобрительные взгляды. Надеюсь, он не заметил, как я то и дело косился наверх, туда, где сидели женщины и где сквозь решетку я мог с трудом рассмотреть красивое лицо Мириам. В том, что я не видел ее полностью — иногда в прорезях мелькал глаз, иногда рот, а иногда рука, — было нечто неодолимо привлекательное. Особенно приятно было видеть ее глаз, поскольку он смотрел в мою сторону так же часто, как в молитвенник.

Когда служба закончилась, Мириам с тетей отправились сразу домой, а я с дядей остался в дворике синагоги. Он разговаривал с мужчинами из общины, а я наблюдал за окружающими, делая вид, что меня интересует, кто приехал, а кто уехал из еврейского квартала. Вдруг я услышал, как кто-то позвал меня по имени, и, обернувшись, увидел хорошо одетого мужчину, чье лицо было искажено следами многочисленных драк и шрамами от порезов. Я тотчас узнал его. Это был Абрахам Мендес, подручный Джонатана Уайльда.

Я был настолько удивлен такой встречей, что не мог вымолвить и слова.

Мендес наслаждался моим смятением. Он улыбнулся, словно я был шаловливым ребенком.

— Рад снова видеть вас, мистер Уивер, — сказал он, отвесив неестественно низкий поклон.

— Что ты здесь делаешь, Мендес? — сказал я со злобой. — Как ты смеешь преследовать меня здесь!

Он рассмеялся. В этом смехе не было презрения, он смеялся искренне. В его изуродованном лице было что-то привлекательное.

— Я преследую вас, сударь? Вы полагаете, что того стоите? Я пришел на службу в день шабата и, увидев старого знакомого, счел обязанным поприветствовать его.

— И я должен поверить, что ты здесь только из-за службы? — спросил я. — Верится с трудом.

— То же самое могу сказать о вас, — усмехнулся он. — Но если не верите, можете спросить у людей. Я снова поселился в Дьюкс-Плейс и посещаю службу уже несколько лет, И хотя не прихожу сюда каждую субботу, бываю здесь достаточно часто. Это ваш визит вызывает удивление. — Он наклонился ко мне. — Вы преследуете меня? — спросил он театральным шепотом.

Я

не мог удержаться от смеха.

— Я поражен, Мендес. Ты меня удивил.

Он поклонился, как раз когда ко мне подошел дядя.

— Пойдем домой, Бенджамин? — Он поклонился моему собеседнику. — Шабат шалом, мистер Мендес, — обратился он к этому злодею с традиционным приветствием.

— И вам того же, мистер Лиенцо. — Мендес снова усмехнулся. — Шабат шалом, мистер Уивер, — сказал он и смешался с толпой.

Мы шли молча, прежде чем я заговорил.

— Откуда вы знаете Мендеса? — спросил я дядю.

— В Дьюкс-Плейс живет не так уж много евреев, чтобы не знать их всех. Я его часто вижу у синагоги. Не слишком праведный, вероятно, но посещает синагогу довольно регулярно, а это в Лондоне кое-что значит.

— Но вы знаете, кто он? — продолжал я.

Дяде пришлось повысить голос: мимо синагоги как раз проходил уличный разносчик и забавы ради принялся громогласно предлагать евреям пирожки со свининой.

— Конечно. Но это не все знают. Спроси у людей, и они скажут, что он работает дворецким у какого-то важного человека. Но, понимаешь, иногда я получаю партию товара, который не совсем законен, и, если не находится покупателя, мистер Мендес может предложить мне приемлемую цену по поручению своего хозяина.

Я не верил собственным ушам.

— Вы хотите сказать, дядя, что имеете деловые связи с Джонатаном Уайльдом? — Я назвал имя шепотом, так что дядя не сразу понял, что я сказал.

Он виновато пожал плечами:

— Это Лондон, Бенджамин. Если мне надо продать определенный товар, у меня порой нет покупателя, а мистер Мендес неоднократно оказывал мне помощь. Я никогда не имел дела непосредственно с этим Уайльдом и не собираюсь иметь, но Мендес был очень полезен.

— Вы не представляете, как рискуете, имея дело с Уайльдом даже через посредника, — почти шепотом сказал я.

— Мистер Мендес говорит, что в определенных сферах коммерции нельзя обойтись без Уайльда. Из опыта знаю, что это правда. Конечно, я слышал, что Уайльд — опасный человек, — сказал он, — но полагаю, Уайльду известно, что я тоже определенно могу быть опасным человеком.

Когда дядя говорил эти слова, он был очень серьезен.

Мы вернулись домой и пообедали хлебом, холодным мясом и имбирными кексами, приготовленными накануне. Мириам с тетей сами подавали еду, а когда мы закончили, отнесли посуду на кухню, чтобы слуги могли ею заняться после заката солнца.

Мы с Мириам перешли в гостиную, и я был удивлен, что ни дядя, ни тетя не пошли за нами. Мириам была в тот день ослепительна в платье цвета индиго с нижними юбками цвета слоновой кости.

Я спросил Мириам, не выпьет ли она со мной бокал вина. Она вежливо отказалась и села в кресло с томиком.«Илиады» в переводе мистера Поупа, о котором я часто слышал, но так и не удосужился прочитать. Я налил себе мадеры из симпатичного хрустального графина и, напустив на себя задумчивый вид, устроился напротив неё, чтобы можно было наблюдать за выражением ее лица, когда она читает. У меня не было намерения беззастенчиво рассматривать ее, поскольку нельзя сказать, что я был вовсе незнаком со светскими манерами, но не мог отвести взгляда от ее темных глаз, скользивших по строчкам, и алых губ, которые она поджимала, когда ей что-то нравилось.