Заговор генералов
Шрифт:
Глава 20.
Геннадий Алексеевич Чуланов нервничал и потому счел возможным позвонить Константину Дмитриевичу Меркулову, под чьим контролем проходило расследование его «дела». Черт возьми! Никакого же дела на самом-то деле не было. А была провокация – гнусная, подлая, рассчитанная на недалекого обывателя, думских крикунов и застенчивых интеллигентов, вздрагивающих от слова «стукач».
Чуланов искренне надеялся, что посланные в Штаты следователи сумеют разобраться в истоках этой фальшивки и тем самым убрать с его портрета позорное и грязное пятно. Но дни идут, Дума стервенеет, пользуясь тем, что Президент по большому счету сейчас недееспособен, поскольку нуждается в срочной и тяжелой операции, и требует отстранения его, назначения новых президентских выборов… А это значит, что в нынешних тяжелых
Генерал Ястребов, выступая в Думе, уже в открытую призвал к немедленному отстранению Президента от власти и назначению народного референдума. Министр обороны Афанасьев, которого Ястребов же и вытащил в свое время на свет Божий, под яркие лампы телевизионных юпитеров и софитов, пока многозначительно помалкивает, иногда изрекая, что армия у нас пока еще не контрактная, а общенародная и служить она должна народу. Вот и пойми его – с кем? Министерство внутренних дел и все его службы насквозь пронизаны коррупцией и служить будут тому, кто немедленно, сию минуту, даст деньги. Даже если отнимет их у беременных матерей… Ответственные работники государственной безопасности уже в открытую, ничего не стесняясь, заявляют в печати, что, раз так случилось, что преступность, криминал заняли в государстве ключевые позиции, следует не убирать эту нечисть, а всячески привлекать к сотрудничеству. Боже! Что же творится на белом свете! Русь, куда несешься ты? Дай ответ…
Не дает ответа…
– Добрый вечер, Константин Дмитриевич! Я понимаю, что могу оторвать вас от дел, но вот решился побеспокоить: что нового? Знаете, устал чертовски, настроение скверное… И эти еще… никак не могут назначить срок операции. А Сам, естественно, нервничает. Да что я вам рассказываю, вы же слушаете выступления в Думе. Я не могу понять этих людей – как можно до такой степени потерять всякий стыд и совесть! В открытую, без элементарного стеснения, публично обсуждать вопрос: выживет Президент или нет? И все это с налетом такого жуткого цинизма, что становится страшно за людей! Простите мне мои эмоции, я понимаю, конечно, что на этом фоне моя просьба о защите какой-то там чести или справедливости может показаться настоящим пустяком. И тем не менее. У меня – взрослая дочь. У нее – друзья и подруги. Им жить, а как я буду людям в глаза смотреть?
– Я понимаю вас, Геннадий Алексеевич. Не хотелось бы торопиться в этом вопросе, но уверяю, что наши посланцы в Вашингтоне хлеб едят не даром.
– Очень рад этому обстоятельству. Прошу вас сообщить вашим коллегам, что, передавая им свою кредитную карточку, я, кажется, не очень ловко сформулировал фразу о том, что… одним словом, пожалуйста, пусть пользуются любыми необходимыми средствами…
– Я понял вас. Хорошо, при случае передам. Но уверяю вас, что нужды они не испытывают. Да, так вернемся к делу. Я получил факс от господина Турецкого, в котором он сообщает сведения, которые могут вас обрадовать. Естественно, все я вам сказать не могу, но сам факт, что в ваше досье внесена дезинформация, установлен. Дальнейшее расследование, в котором по моей личной просьбе принимает заинтересованное участие сама госпожа Эванс, покажет, я надеюсь, кем и с какой целью, а главное, когда были внесены так называемые исправления. Полагаю, что с сегодняшнего дня вы можете спать спокойно. Хотя я не советовал бы вам немедленно предавать данные факты гласности. Один из свидетелей, или, если хотите, участников сего действа, днями убит. И мне бы не хотелось принимать экстренные меры безопасности для своих сотрудников.
– Понял вас, Константин Дмитриевич. Но лично мне, доверительно, так сказать, вы можете сообщить, кем конкретно была инспирирована данная акция?
– Если вы готовы обещать мне, что не будете немедленно громогласно кричать об этом на всех перекрестках города Москвы, скажу.
– Даю слово!
– Полагаю… повторяю, я полагаю, что тем человеком, который и организовал интервью для газеты.
«Он наверняка не удержится, – думал, закончив разговор, Меркулов. – Но сейчас это уже и не имеет значения. Подготовка к событиям, каков бы ни был их итог, кажется, вошла в последнюю фазу… Теперь главное – не отслеживать их, а перехватить инициативу. Но – как?»
От решительно снял трубку и набрал номер помощника Чуланова. А через минуту снова разговаривал с Геннадием Алексеевичем.
– Прошу прощения, но, кажется, я немного поторопился, положив трубку. А мне ведь следует решить с вами еще один совершенно неотложный вопрос.
– Слушаю вас, – бодро ответил Чуланов. Вот ведь как немного надо, чтоб человека вернуть к жизни…
Константин Дмитриевич не мог бы честно признаться, что Чуланов так уж сильно импонирует ему. Но совершенно определенно он мог утверждать, что противоположная сторона в лице генерала Коновалова никак не импонирует. Больше того, пугает и раздражает. Но в таких случаях обязательно приходится выбирать из двух зол – меньшее. И каких-либо путей примирения тут не сыщешь. Меркулов прикинул свои возможности и сделал окончательный выбор…
– У меня к вам будет убедительная просьба, Геннадий Алексеевич. Но мне хотелось бы, чтобы вы не задавали мне вопросов, не спрашивали, почему, зачем и так далее. Просто приняли мою необходимость на веру. К тому же я, по моим представлениям, ни разу вас не подвел. Так как, принимаете просьбу?
– Хороший вопрос, – усмехнулся Чуланов. – Возможно, к моему несчастью… что здесь виновато – воспитание? убеждения? Не знаю, право… Но я почему-то привык верить людям. Итак, принимаю.
– Это в ваших силах. Постарайтесь, чтоб меня как можно скорее принял министр обороны. И без посторонних.
Чуланов долго молчал.
– Это настолько серьезно? – спросил наконец.
– Вы обещали не задавать вопросов.
– Хорошо! – решительно сказал Чуланов. – Кладите трубку. Я вам перезвоню.
Телефон зазвонил через пять минут.
– Константин Дмитриевич? Игорь Сергеевич примет вас… сейчас семнадцать сорок… значит, в восемнадцать тридцать пять. На Мясницкой, знаете? Вас встретит порученец. Всего доброго…
За вычетом дороги – то есть плотного потока транспорта, слякоти и хождений туда-сюда – имелось в запасе минут пятнадцать. Их тоже можно было употребить для дела.
Грязнов откликнулся сразу.
– Как наши дела, Вячеслав? Что с библиотекой?
– Тебя интересует Сиротин или его шеф?
– Оба, но первый – больше. Материалы, что я тебе дал, пригодились?
– Ага. Докладываю. Сиротин только что покинул меня. Я не хотел беседовать с ним в его конторе и предложил нейтральную территорию.
– То есть свой кабинет, так?
– Точно, Костя. Странно другое: он охотно принял.
– В каком смысле?
– Ну, ты понимаешь, есть вещи… обстоятельства там, в которых не рекомендуется проявлять инициативу, пока не станет ясна расстановка сил…
– Этот предмет проходят во всех военных учебных заведениях. Продолжай.
– Ничем тебя не удивишь… В общем, Костя, используя некоторые тактические наработки в этом плане нашего общего друга Александра Борисовича, а также постоянно ссылаясь на его профессиональный и человеческий авторитет, я выяснил, что у нашего полковника имеется семья, в которой дети, несмотря на то, что они уже взрослые, относятся к нему с почтением…
– Почему – «несмотря»?
– А ты мне можешь привести десяток подобных примеров? То-то. Есть и некоторые другие привязанности. Ну, поговорили мы с ним как два нормальных мужика, оба в одном звании, обоим, извини, бабы нравятся. А тут еще и бутылочка в сейфе нашлась. Сам понимаешь, из вещдоков… Словом, пришли мы оба к выводу, что ему нет никакого смысла нарушать свое семейное и мужское статус-кво. Сашка говорил, но я уже забыл, как точно перевести. В общем, обычный жизненный порядок. Ну а поскольку договор – дело железное и после него и нашим и вашим не получится, он – чуть не сказал: мамой поклялся, хотя он и мог бы, – обещал выдать мне такие материалы, после ознакомления с которыми, Костя, я обязательно привезу в свою управу одного бывшего генерала. И еще кой-кого…