Заговор королевы
Шрифт:
— Здесь скрывается какая-то тайна, — воскликнул он. — Отведите к ректору обвиняемого и обвинителя.
Между студентами поднялся ропот:
— Он хочет спасти своего соотечественника! — кричали они. — Мы уверены в его виновности.
— Но вы не можете по своему произволу судить его, — строго возразил Кричтон, — передайте его в руки начальства, схватите этого испанца, его обвинителя, и я буду удовлетворен.
— Превосходно! — отвечал Каравайя. — В награду за мои усилия захватить убийцу меня же самого обвиняют в преступлении. Это хорошо. Но если вы, сеньор Кричтон, так легко одурачены увертками вашего земляка, то товарищи мои не так скоро поддаются обману. Hoy da Dios! Они слишком
— Студенты Парижа пользуются правом выносить приговор в случаях, подобных настоящему, где виновность подсудимого вполне доказана, — сказал студент Сорбонны. — Право расправы в собственных делах — одна из их привилегий, и они готовы принять на свою ответственность последствия их решения. Мы осудили этого человека и не выпустим его. Для чего откладывать, товарищи?
— Да, для чего? — добавил Каравайя.
— Берегитесь сделать еще какое-либо насилие, — закричал Кричтон громовым голосом. — Я долго удерживался из чувства почтения к вашему университету, но я не намерен более быть хладнокровным зрителем ваших жестокостей.
— Я с вами заодно, господин Кричтон, — заявил английский студент Симон Блунт, подходя к нему как всегда в сопровождении своего громадного бульдога, широкая грудь, короткие ноги и могучая пасть которого имели большое сходство с угловатым сложением, кривыми ногами и отталкивающей физиономией его хозяина. — Вашему соотечественнику не нанесут никакой обиды, пока у меня есть палка и шпага для его защиты. Что же касается возводимого на него обвинения, то я убежден в виновности этого испанского головореза. Но во всяком случае, его не следует убивать без участия судей и присяжных. Ну-ка, Друид! — прибавил он, бросая выразительный взгляд на громадное животное. — Придется снять с тебя намордник, если эти собаки вздумают показать зубы.
В эту минуту подошли ректор и доктор Лануа.
— Выслушайте меня, дети мои, — начал громким голосом ректор, — шотландец будет подвергнут суду, передайте его сержанту, пришедшему со мной. Я берусь разобрать сам, без отлагательства, его дело. Чего же можете вы еще требовать? Своим буйством вы только еще более усугубите вред, который уже нанесли университету, поколебав уважение к нему его знаменитых посетителей.
Кричтон с минуту совещался с ректором, который, казалось, принял данный ему совет.
— Расходитесь сию же минуту, и чтобы каждый из вас шел в коллегию, к которой принадлежит, — продолжал Адриан Амбуаз строгим голосом. — Сержант, подойдите и арестуйте Гаспара Огильви из Шотландской коллегии и Диего Каравайя из Наваррской коллегии. Господа студенты, помогите ему. А! Вы, кажется, колеблетесь! Возможно ли, чтобы вы осмелились ослушаться родительских увещеваний отца университета?
Ропот неудовольствия пронесся по рядам студентов, и их вид был так грозен, что сержант гвардии не решался привести в исполнение приказания ректора.
— Для чего стали бы мы уважать его желания? — ворчал студент Сорбонны. — Ясно, что наш отец обращается с нами не с большим уважением. Пусть отец университета скажет нам, почему его дети не были допущены к сегодняшнему диспуту, и тогда мы посмотрим, следует ли исполнить его просьбу!
— Да, пусть он на это ответит! — поддержал бернардинец.
— Ему очень трудно дать этот ответ, — сказал Каравайя. — Клянусь погибелью мира! Я не дамся никому в руки, ни сержанту, ни ректору, ни шотландцу, ни англичанину, и чтобы доказать, как мало обращаю я внимания на их угрозы, я первый нанесу удар этому презренному, если никто не решается убить его.
Говоря это, Каравайя занес кинжал, собираясь ударить Огильви, но в ту же минуту был схвачен мускулистой рукой и отброшен назад с такой силой,
Пылкий и решительный, вдобавок свирепый, как и бульдог, его сопровождавший, Блунт последовал за Кричтоном. Довольствуясь тем, что отражал удары, направленные на последнего, он некоторое время воздерживался наносить их сам. Но он не мог долго ограничиваться одной обороной. Тяжелый удар, нанесенный ему по голове, привел его в ярость. Он принялся сыпать кругом удары так старательно, с такой решительностью, что каждый из них валил с ног одного из нападающих. Казалось, в одной руке Блунта было столько силы, как у двадцати молотильщиков. Он разбивал головы нападающих так же легко, как мальчишка, играя, разбивает тыквы. Студент Сорбонны попробовал противопоставить дубине англичанина свою палку, но нашему софисту пришлось защитить диссертацию потруднее тех, которые он привык защищать! Под силой удара Блунта гибкая виноградная лоза, выскользнув из руки студента, отлетела на порядочное расстояние, рука же, ее державшая, была раздроблена и повисла без движения. В течение этого времени Огильви и Кричтон не оставались без дела. Спина к спине они стояли в оборонительной позе. Испуская дикие крики и потрясая палками, студенты начали яростно нападать на них. Удары сыпались градом на Кричтона. Шпага его, описывая круги, сверкала, как молния. Казалось, он был неуязвим. Ни один удар еще не коснулся его. Каравайя, уже успевший подняться, был в первом ряду нападающих. "Клянусь Святым Иаковом, — кричал он, — я смою его кровью пятно, которое он наложил на наши академии и на меня. Берегись, гордый шотландец!" И вдруг, кинувшись вперед, он нанес Кричтону отчаянный удар.
Каравайя был искусный боец, но противник его не имел равных себе в искусстве защиты. Он с необыкновенной ловкостью отбивал удары испанца, и после нескольких взаимных быстрых движений длинная толедская шпага выскользнула из рук Каравайя и он оказался во власти победителя. Но Кричтон не воспользовался своей победой и оставил своего врага, решив, что тот не стоит удара его шпаги. Скрежеща от ярости зубами, Каравайя искал какое-либо оружие, между тем как студенты, ободряя друг друга криками, продолжали наступать.
Один из них, огромного роста, прославившийся между своими собратьями необыкновенными подвигами, достойными Атлета, кичась данным ему прозвищем "Оборотень" (у Рабле оно принадлежало колоссальному бойцу, против которого так храбро боролся Пантагрюель), с железной полосой в руках, заменявшей ему палку, решительно бросился на Кричтона. Пользуясь минутой, когда на того нападали со всех сторон, он хотел нанести ему сильный удар по голове. Тяжелое оружие опустилось, Кричтон, предвидя удар, отпрянул в сторону, хотя и не успел совсем уклониться от него.
Сила удара была такова, что шпага Кричтона, сделанная из самой лучшей стали, переломилась у эфеса. Тогда-то необыкновенная телесная сила и замечательная ловкость Кричтона отлично помогли ему. Не давши времени своему гигантскому противнику повторить удар, он бросился на него и схватил с такой силой, что гигант зашатался. В первый раз встретил он достойного противника. Стиснутый сильными руками Кричтона, Оборотень не мог ни освободить свою правую руку, ни воспользоваться своей силой. Он едва дышал. Его сильная грудь подымалась и дрожала, как огнедышащая гора. Утомляя себя напрасными усилиями, он пыхтел, как кит, преследуемый морским единорогом.