Заговор небес
Шрифт:
Он вдруг выскочил из-за стола и унесся в сторону кухни. Я на всякий случай нащупал в кобуре под пиджаком свой хотя и газовый, но все ж таки пистолет.
На кухне хлопнула дверца холодильника. Я взялся за рукоять своего «макарова». Кто его знает, за чем он там полез.
Холодильник хлопнул снова. Тяжелыми шагами ко мне вернулся немец. Он держал, прижимая к груди, к своему белоснежнейшему свитеру, четыре семисотграммовые банки. Банки были заполнены чем-то черным. Кажется, грибами.
Герр Лессинг водрузил банки на стол.
– Унд драй! –
– Я не знаю, – кротко улыбнулся я.
– Вы не знай! – вскричал немец. – Да, я не любить гриб-пы. Но для вас… Для вас…
Герр Лессинг свернул стеклянную крышку в первой банке. Запустил туда свою кофейную ложку. Помешал. Зачерпнул два-три вареных гриба. С видимым отвращением, но без опаски, отправил их в рот. Принялся, морщась, жевать.
Затем ту же операцию он проделал со второй банкой.
Я молча, скрестив руки на груди, смотрел на немца.
Лессинг открыл третью банку. Я не прерывал его занятия. Глядишь, распробует экологически грязные русские грибы – и они ему понравятся. Хотя, учитывая обстоятельства, в которых проходила дегустация, – вряд ли.
Наконец немец отведал грибов из последней, четвертой, банки. Он по-прежнему оставался живым и здоровехоньким. Прожевав, он с торжеством сказал:
– Я не умирать?.. Значит, я зналь, из какой банка будет есть Валья?.. И отравиль именно эту банка?.. Я есть Вольф Мессинг? Дэйвид Капперфилд?.. Или я из Германия, из Кельн, внушать Валья, из какой банка она должна есть?
Я оказался вроде бы посрамлен. И не мог не отдать должное определенному чувству юмора немца, а также той сообразительности и горячности, с которой он принялся отстаивать свою свободу, а может быть, и жизнь.
– А тепер, – более или менее спокойно и даже устало произнес герр Лессинг, – тепер я бы вас просиль убираться вон!
– Хорошо, – кротко отвечал я.
– В вашей истории совсем нет правда! – тихо, но веско продолжил он. – Это есть провокацион! Я буд-ду жаловаться!
Я пожал плечами и усмехнулся:
– Жалуйтесь. Вот только куда? В трибунал по правам человека? В Гаагу?
– Все, что вы сказаль, есть грязная люге… лай… [21] – твердо молвил Лессинг, выпрямившись, словно на прусском плацу.
21
Ложь (нем., англ.).
Я и сам допускал, что моя версия – сочиненная, надо признаться, только сегодня утром и поведанная Лессингу с пылу, с жару, страдает некоторыми изъянами. Но не мог же я не поделиться своими подозрениями с их главным героем!
К тому же все время, пока я рассказывал этот сюжет Гансу-Дитриху, я тщательно отсматривал его реакцию на страшную сказку. Язык мой работал сам по себе, а глаза действовали сами по себе. И теперь я мог с уверенностью, вслед за герром Лессингом, сказать о нем: невиновен! Да еще при тех доказательствах, которые он мне с ходу предоставил. Помимо впечатляющего сеанса поедания грибов, я почему-то был уверен, что двое немецких и двое российских бизнесменов, с которыми он якобы ужинал вечером шестого января, когда стреляли в мою клиентку, слова Лессинга подтвердят.
К тому же мне показалось, что герр Лессинг был абсолютно искренен во всех своих реакциях, во всех своих порывах.
Моя версия – красивая, между прочим, хотя абсолютно бездоказательная! – ничего общего с действительностью не имеет.
Теперь я был в этом совершенно убежден.
Я встал и с достоинством покинул жилище гостеприимного герра Лессинга – человека, с которым я обошелся более чем невежливо. Да чего уж там: прямо скажем – по-хамски!
Немец был прав: то, что я затеял, трудно было назвать иначе, нежели провокацией.
Зато одним подозреваемым в этом запутанном деле у меня, кажется, стало меньше.
К тому же очень уж мне не понравился зимний загар фрица и его маникюр.
И жиденький кофе, коим он меня потчевал.
Человеку, проживающему в собственном особняке в шести километрах от Московской кольцевой, сложно объяснить, что ты – частный сыщик. И что тебе надо опознать человека на фотографии… Да просто-напросто войти здесь к кому-то в дом – и то сложно!
Я отъехал пару кварталов от особняка господ Лессингов и остался в машине. Кто-нибудь да будет проходить по улице. Кто-то да выйдет в магазин, или покататься на лыжах, или пролететь на снегоходе…
За шесть часов дежурства я сжег литров десять бензина на обогрев салона «восьмерки» – но был вознагражден десятью собеседниками, из коих восемь постоянно проживали здесь, в поселке. Один из них оказался местным сторожем. (Вот бы не сказал – судя по легкости моего позавчерашнего ночного визита, – что таковой тут существует!) Другой был председателем местного дачного кооператива. Последние двое, а также одна наблюдательная дамочка лет пятидесяти уверенно опознали в Андрее Дьячкове человека, который дня три-четыре назад зачем-то шатался по поселку.
Четверо свидетелей, включая герра Лессинга, уже позволяли мне уверенно сказать: профессор Дьячков действительно побывал здесь. Побывал в промежутке времени между первым убийством (Насти Полевой) и покушениями на Катю Калашникову и Валентину Лессинг.
Дело приобретало новый оборот. Может, подумалось мне – и я вдруг покрылся холодным потом, – я, оберегая свою клиентку от выходов на улицу, не затрудняю, а только облегчаю дело убийце? Ведь господин Дьячков – там, дома, рядом с нею!..