Заговор небес
Шрифт:
Особенно – в умелых руках.
– Я довожусь Маркеловой двоюродным братом, – начал я импровизировать на ходу, слегка припадая на букву «о». – Я с Волги, с Нижнего Новгорода. Только приехал…
Дама тщательно оглядела меня сначала снизу вверх, а затем сверху вниз.
Надеюсь, в моей одежде не было ничего, что выдавало закоренелого московита.
– А где ваши вещи? – проницательно спросила она.
– В машине. Мы оттуда, с автозавода-то, две «Газели» пригнали, на продажу, – продолжал я врать напропалую. – Напарник-то
– «Газели»? Что это такое? – надменно спросила консьержка.
– Это автомобили такие. Грузовички…
Гранд-дама еще раз осмотрела меня, потом спросила:
– Вы действительно ее брат?
– Ну конечно! Двоюродный!..
Привратница глубоко вздохнула, помолчала, затем еще раз вздохнула. Потом все-таки решилась.
– Молодой человек, я должна сообщить вам прискорбную весть. Чрезвычайно прискорбную. – Она сделала паузу. – Ваша сестра скончалась.
– Господи! – воскликнул я. И еще раз: – Господи!
«Кажется, дама – из театральных, – мимоходом подумалось мне. – Или во всяком случае – из «благородных». Из тех, кто воспитывался на Диккенсе и «Джейн Эйр». А они любят театральные эффекты».
Я прикрыл глаза, слегка обмяк и прислонился к стеночке.
– Молодой человек, что с вами? – крикнула из своей будки охранница.
Я не отвечал.
– Молодой человек!
Тут из лифта вышел мужик с огромным ротвейлером, приветливо поздоровался с привратницей и едва не испортил мне всю мизансцену. Впрочем, тетушка не обратила на него ни малейшего внимания. Теперь все ее мысли занимал, похоже, я, несчастный.
– Молодой человек! – в третий раз выкрикнула гранд-дама и, так как я не отвечал, выскочила из своей привратницкой, взяла меня под руку и препроводила к себе в закут. Я скорбно прикрывал глаза ладонью.
«Когда бы она была внимательней, – мелькнула у меня мысль, – она, поди, заметила, что пахнет от меня не бензином пополам с машинным маслом – как от подлинных шоферов, – а туалетной водой «Джангл» от «Кензо» и дезодорантом той же марки». Но даме было не до парфюмерной идентификации – всю ее поглотила забота о моем спасении.
Она усадила меня на свой привратницкий диван.
– Простите, – пробормотал я. И снова: – Простите…
Привратница накапала в стакан какой-то гадости, залила водой, протянула мне. Требовательно сказала: «Пейте!» Я выпил. Это была валерьянка.
Дама включила электрический чайник. Я незаметно осмотрелся. Здесь, в привратницкой, положительно было уютно. Без звука мелькали картинки на черно-белом переносном телевизоре. Горела настольная лампа. Обложкой вверх лежала раскрытая книга. Я присмотрелся: то были воспоминания Вертинского.
– Как это случилось? – слабым голосом проговорил я, по-прежнему слегка «окая». – Я только на этой неделе получил от Машеньки письмо… Она была здорова…
Кажется, я маленько переигрывал, потому что на ресницах консьержки вскипала слеза. Ну, ничего, в данных обстоятельствах лучше чуть-чуть пересолить, чем недосолить.
– Не волнуйтесь, не волнуйтесь, молодой человек, – приговаривала дама. – Здесь, для всех нас, ее смерть стала таким потрясением… Да мы и перепугались ужасно… Я живу тут, в этом же подъезде… И вдруг, представьте себе, вчера, среди ночи: запах гари, шум, бьются стекла…
– Она – сгорела?! – полным ужаса и скорби голосом произнес я.
Слеза выкатилась из ее глаза.
– Да, – прошептала она. – Да. – И схватила меня за руку: – Будьте мужественны!
Спустя полчаса я совершеннейшим образом «успокоился». Высокородная старуха напоила меня жидким чаем, и мы затеяли долгий, скорбный разговор о Мэри. Я рассказывал об аэродромном прошлом Машеньки, используя ту информацию, которой меня успела снабдить Екатерина, а также о ее детстве, беззастенчиво придумывая или же приписывая Мэри подвиги других девчонок-заводил, пацанок из своего младенчества.
– Она была так одинока, так одинока, – качала головой гранд-дама. – Родители ее – ну, вы, конечно, знаете – давно отошли в мир иной.
Я, конечно, ни о чем таком не ведал, но грустно покивал.
– Мужа или хотя бы даже постоянного спутника жизни у Марии не было… И еще это несчастное увлечение, эта страсть…
– Какая? – невинно полюбопытствовал я.
– Ах!.. – потрясенно воскликнула дама. – Вы должны были знать! Вы должны были вырвать ее из этой трясины!.. Неужели вы ничего не знали?!
Я покачал головой.
– Ах, хоть и говорят: «De mortuis aut bene, aut nihil», что по-латыни означает: «О мертвых – или хорошо или ничего», но вам – вам, брату! – я могу сказать… Открыть глаза…
– На что?
Она понизила голос:
– Вы знаете, все мы считали, что Мария несколько злоупотребляет алкоголем, – последнее слово она произнесла по-старорежимному (или по-медицински), с ударением на первом слоге. – Несчастная девушка… Боюсь, эта страсть ее и погубила… Вы действительно ничего не знали?
Гранд-дама строго посмотрела на меня.
Я скорбно покачал головой.
– Нет, я не хочу сказать, – продолжила консьержка, – что Машенькино поведение нарушало определенные нормы общежития или же слишком докучало нам, жильцам, – однако мне самой не раз доводилось видеть ее, как это говорится, подшофе… Отсюда, возможно, проистекала и некоторая, как бы это выразиться?.. М-м, некоторая неразборчивость ее связей – вы понимаете меня?.. Несколько чаще, чем полагалось бы (в моем, конечно, представлении), мне приходилось замечать несчастную Марию с разными женщинами… Не вполне презентабельными… С мужчинами… Вы понимаете меня?.. Ах, да что это я говорю! – вдруг спохватилась она. – Вам, вероятно, больно это слышать!.. Какая же я!.. Верно же говорили древние мудрецы!