Заговор обезьян
Шрифт:
Всё! Надо спускаться, пока поблизости никого нет. Ни автобусов с синими занавесками, ни людей с автоматами, ни натасканных на человечину собак, ни вертолётов в небе — ничего. Пока — ничего! Обратная дорога далась легче, подхватив сумку, он даже пробежался по склону, но в конце спуска ноги заскользили по траве, и пришлось кубарем слететь к подножию. Это ерунда, главное, он определился и уже осмысленно может передвигаться дальше.
Надо шевелиться, а то скоро солнце наберет силу, и будет жарко, очень жарко, он и так уже вспотел, придётся снять куртку. Скоро стала досаждать и поклажа, она задевала то куст, то дерево, то валун, и сумку приходилось перебрасывать с одной руки на другую. И хотелось, как метателю молота, раскрутить и с силой забросить постылую
Но кто-то сверху решил напомнить: да нет, всё не так и спокойно, как кажется. И минорное настроение прервал грохот: с горы вдруг скатился камень, за ним посыпались мелкий щебень, он еле успел увернуться и поднял голову: кто там наверху? Не могут же камни, ни с того, ни с сего, сами падать? Могут! У гор своя, отдельная жизнь, и казалось, что им какой-то там маленький беглец, но попугать приятно. И вот уже человека настораживает то тень от пролетевшей птицы, то неясный шум вдалеке, то близкое шевеленье в кустах. И чудится: вон за тем деревом или за серым валуном кто-то стоит, дожидается. И отбиться от тревоги можно только физической усталостью. Нужно идти, идти, идти!
Он остановился, когда солнце достигло зенита, и стало до одурения жарко, а тут ещё когда-то сильные ноги налились чугуном и отказываются подчиняться. Сбросив с себя и сумку, и куртку, и кепочку, он сел в тени какого-то куста и сидел, не шевелясь. И всё не мог понять, что его так цепляет: высокое небо? тишина? одиночество? Да всё цепляет: и камни, и деревья, и последнее тепло. И эта ещё зелёная трава! Можно сорвать веточку и пожевать прямо с листьями и горькой корой, швырнуть камешек, лечь на землю… Как ему не хватало в камерах тактильных ощущений, цветных, меняющихся перед глазами картинок, разнообразных и приятных запахов и звуков… Ничего живого и дышащего он не успевал увидеть и тогда, когда возили то в прокуратуру, то в суд. Машину подгоняли впритык к дверям, и он не успевал взглянуть на небо, вдохнуть свежего воздуха, как, прикованный к охраннику, должен был нырять то в дверной проем, то обратно в машину, а там — в тесный ящик, как в футляр!
В зале суда были большие окна, но из своего аквариума он видел только серую стену и красную вывеску — «Библиотека». С другой стороны была река с затейливым переходом, а за рекой Киевский вокзал, летом по реке плавали белые пароходы… Но ничего этого он не видел, просто вспоминал картинки из прошлой жизни. Скоро будет вспоминать и эти несколько свободных часов, это немилосердное солнце, эту тонкую, совершенной формы паутинку, кто мог её здесь порвать? И тот стрекочущий звук — неужели кузнечик? А это что, стрекоза? Надо же, какое совершенное создание! Хорошо стрекозе! Летает себе и не подозревает, что когда-то весь её стрекозиный род стал жертвой оговора. Может, вот за эти нарядные прозрачные крылышки… Стрекоза — существо как раз работящее, столько мошкары за лето истребляет… А всё дедушка Крылов! Зачем-то, походя, оклеветал этих букашек! Нет, там, кажется, началось с Лафонтена… Или Эзопа? Вот так и с ним… Его давно не будет на свете, а клевета будет всё тянуться во времени и пространстве. Только авторы клеветы ещё те лафонтены…
Он заговаривал и заговаривал себя, а внутри всё дрожало, и как ни отгоняй смятенные мысли, а они неотступны, как мошкара. Его положение — полнейший цугцванг! И что он ни сделает — всё будет плохо. Пришлось выбирать лучшее из худшего. И чёрт с ним, пусть впаяют срок за побег! Побег, если и преступление — то не стыдное. Он хоть будет знать, за что сидит. Вот и за это валянье на травке! Ну что, оправдался? А теперь — подъем! Надо только ловчее пристроить сумку. Лямки с трудом, но удалось завести на плечи. Вот, совсем другое дело! Издали сумка за спиной похожа на рюкзак. Вот только скоро выяснилось, что лямки при движении то и дело съезжали, и приходилось без конца поправлять. Может, связать лямки? Жаль, что лишнего ремня нет,
Беглец и не подозревал: веревочка — остатки того мотка, которым связывали Балмасова. А если бы знал, выкинул? Что-то подсказывает: нет, не выкинул, решив, что все они связаны одной веревочкой. И он, и Чугреев, и Балмасов, и много других персонажей истории, случившейся близ станции Оловянная. Да и веревочка была хорошая, крепкая.
И, связавшись, он уже спокойней и размеренней пошёл дальше. А то, что лямки впиваются в тело — это ерунда, совсем ерунда, зато теперь руки свободны. Правда, это почему-то не помогло, когда, обходя камень, он споткнулся о корень берёзы, бугром выпиравший из земли. И упал со всего размаха на землю рядом с большим, заострённым сверху камнем. Надо же, как просто: корень, камень и разбитая башка. Этого только не хватало! Он ещё лежал на земле и переводил дух, когда услышал посторонний звук, совсем технический и, прислушавшись, понял — рокочет мотор. Там, дальше что, распадок? И дорога? Дорога, машины, люди — это было неприятным открытием. А гудение всё ближе и явственней…
И тогда он рванул к спасительному краю гряды — больше некуда, в её каменные складки. Только втиснуться спиной не получилось — мешала превратившаяся в горб поклажа, и пришлось стать боком и замереть в ожидании. Рокот всё нарастал и нарастал, когда из-за скалы, громыхая, вынесся самосвал. Совсем не страшный с пустым кузовом и, кажется, пьяным водителем. Самосвал, безбожно вихляя, стал удаляться степью куда-то на север. И не успел он обрадоваться, как следом выскочил ещё и грузовичок. До боли знакомая машина ехала медленно, и он успел рассмотреть в кабине две покачивающиеся головы, а в кузове какие-то ящики. Он видел точно такую же совсем недавно! Видел ночью, во сне. Та же древняя полуторка, два загорелых мужика, только кузов был пустой. Они что, как летучие голландцы, перемещаются из яви в сон и обратно?
Машина питалась какой-то гадостью, и потому выхлоп был таким смрадным, что должен был отравить свежий воздух. Мог бы, но только бензиновый чад и был запахом воли. На запылённом заднем борту чётко читалось короткое, совершенно нецензурное слово. Господи, какая долина Скалистых гор — родимые Палестины! Может, надо было кинуться наперерез? Наверняка, довезли бы куда-нибудь. «Очнись, это не сон! И знай, нельзя обращаться за помощью к людям. И помни, тебе никто не сможет помочь!» — выговаривал сам себе беглец.
И, опустившись на корточки, всё сидел за выступом скалы и ждал, не покажется ли какой-нибудь другой транспорт. Самосвал и грузовичок уже давно исчезли за горизонтом, а он всё не решался подняться на ноги. Казалось, только он выйдет из укрытия, как из-за поворота, из-за скалы тотчас появятся сидящие в засаде коммандос, и кто-то в чёрном, чуть приподняв щиток сферы, крикнет ему: «Стоять!» А, может, и не крикнет, а просто выпустит очередь. Если бы ему ещё сутки назад изложили сценарий вчерашнего происшествия, он не преминул бы потешиться фантазии автора. Но то меньше суток назад, а сегодня он ждал чего угодно, откуда угодно, ждал из-за каждого камня, дерева, куста, ждал с неба, из-за скалы, из-под земли. Оказывается, у него совсем недавно была спокойная и размеренная жизнь и всё по расписанию, по расписанию, и под охраной, под охраной…
Нет, побег — это совершенно неразумное решение. Надо было дождаться поисковую группу. «Так, может, повернешь назад? Давай, давай! Похоже, ты забыл, как тебя когда-то задерживали!» Как самолёт тогда блокировали грузовиками, и в предрассветной тьме свет фар казался не столько зловещим, сколько театральным. Потом подъехали автобусы, и оттуда на борт ворвался спецназ, и, как водится, что-то там сломали… И эти бешеные крики: «Оружие на пол, будем стрелять!» — они что, так себя заводят, но зачем? И как тогда все растерялись, застыли и подчинились… Позже узнал: в тирах подразделений по борьбе с терроризмом были мишени с его физиономией. Так с тех пор, наверное, пристрелялись!