Заговор против маршалов. Книга 1

Маршал Советского Союза ТУХАЧЕВСКИЙ МИХАИЛ НИКОЛАЕВИЧ

Командарм 2-го ранга КОРК АВГУСТ ИВАНОВИЧ

Командарм 1-го ранга ЯКИР ИОНА ЭММАНУИЛОВИЧ

Командарм 1-го ранга УБОРЕВИЧ ИЕРОНИМ ПЕТРОВИЧ

Комкор ПУТНА ВИТОВТ КАЗИМИРОВИЧ

Комкор ЭИДЕМАН РОБЕРТ ПЕТРОВИЧ

Комкор ПРИМАКОВ ВИТАЛИИ МАРКОВИЧ

Комкор ФЕЛЬДМАН БОРИС МИРОНОВИЧ

Армейский комиссар 1-го ранга ГАМАРНИК ЯН БОРИСОВИЧ

Небывалое в человеческой жизни равенство мнится в чахлом свете неких хранилищ, почти надмирных в своем режимном таинстве. Стынет кровь при одном только взгляде на бесконечные полки и сейфы, на ярусы папок неисчислимых. Как плотно втиснуты они в правильный строй потустороннего воинства, как не- движимо-безмолвны до срока... И расписаны номера, и проштемпелеваны секретные грифы, и мерещится, что где-то там, далеко-далеко, охряной с волоконцами дре­весины картон обернулся сукном солдатских шинелей. Неисчислимая рать полегла в деревянных гробах и бронированных саркофагах задолго до первого боя.

Личное дело, досье, наблюдательное производство — названия, право, условны. Материал, согласно общему распорядку, аккуратно подшивается, размножаясь по мере надобности в машинописных копиях, и перетекает из одного ведомства в другое, из папки в точно такую же папку, как ее ни называй.

И мерещится в регламенте скрытного перетока упор­ное просачивание грунтовых вод. Непреклонность сти­хии угадывается. Неотвратимость конечного уравнения.

Артузов поднялся в лифте на третий этаж и пошел по длинному, ярко освещенному коридору, устланному красной дорожкой. Войдя в приемную наркома, он об­ратил внимание на незнакомого молодого человека за секретарским столом. Всесильный Буланов, видимо, куда-то отлучился.

Артур Христианович коротко кивнул и пря­миком направился к дверям кабинета.

— Обождите, пожалуйста,— остановил его незна­комец с тремя шпалами на малиновых петлицах.— Товарищ нарком просил не беспокоить.

Артур Христианович опустился в глубокое кожаное кресло, положив на колени тонкую папку с докумен­тами. Ягода либо принимал кого-то очень ответствен­ного, либо разговаривал по телефону с Кремлем. Режим на эти вещи последнее время ужесточился до крайно­сти. Бывало, что нарком выставлял из кабинета даже своих заместителей. Артузов пришел в точно назна­ченный час. Непредвиденная отсрочка лишь усугубила гнетущее ощущение роковой, непоправимой ошибки, которую, сам того не ведая, он вовремя не заметил, и плывет теперь по течению, раз за разом отрезая до­рогу назад.

Ближайший сотрудник Дзержинского, много лет проработавший с Вячеславом Рудольфовичем Менжин­ским, Артузов впервые поймал себя на том, что просто- напросто неспособен или, того хуже, не решается про­думать ситуацию до логического конца. Первоначаль­ная вспышка тревоги осознавалась поразительно верно, даже провидчески. Он именно плыл по течению вместе со всеми. С товарищами по работе, с толпой на вечер­ней улице, где вроде бы не наблюдалось никаких суще­ственных перемен, со всей необъятной от края до края страной. Тут-то и скрывалась очевидная абберация его внутреннего видения. Страна, ее заводы и пашни, марширующие колонны, летящие эскадрильи — все это различалось как бы отдельно от сумрачных лабирин­тов, где денно и нощно кипела потаенная работа. Он не только знал о ней много больше любого из тех, кто склонялся к станку или долбил лаву, но мог охватить масштабы, предугадать замах. И странно, это тяжкое преимущество ничуть не прибавляло ему уверенности и прозорливости. Скорее напротив, оно порождало ка- кую-то беспокойную суетность. Справиться с ней уда­валось лишь ценой постоянного напряжения, жесто­чайшего самоконтроля. Стоило на секунду расслабить­ся, и он ощущал себя одиноким и беззащитным. Почти нагим в продуваемом всеми ветрами заснеженном поле. В один год ушли и Менжинский, и Киров, сразу ла ними — Куйбышев...

Много лет Артур Христианович возглавлял отдел контрразведки, слишком многое видел и понимал, о еще большем догадывался, но не решался, трудно по­верить, не решался объять мыслью ситуацию в целом. Даже наедине с собой. Несся куда-то, подхваченный стремниной, не успевая следить, с какой неправдопо­добной стремительностью сближаются стены высочен­ного шлюза, откуда не выбраться уже никому. Гори­зонт закрывали стальные ворота последнего створа, за которым ревел водопад. Мозг рвался от нечеловече­ского напряжения додумать все разом и до конца, да сердце отказывалось гнать кровь, как только взгляд упирался в непроглядную черноту вороненой про­клепанной стали. Словно в адские врата, подозритель­но напоминающие Лефортово, но только до самого не­ба. Злокачественная стремительность перемен отчет­ливее всего проступала в каменеющих лицах и еще в голосе, обретавшем вдруг несвойственные оттенки. Реак­ция на внутреннюю ломку у тех, кто ее, конечно, пере­живал, проявлялась то визгливой ноткой, то раздра­жением, ничем вроде бы не вызванным, но чаще — гру­бым ожесточением. Себя не видишь со стороны, обычно не видишь, но за других было стыдно, особенно пона­чалу, а после все вытеснил страх.

Артузов учился в Петербургском политехническом, где химию читал знаменитый чудак Каблуков, а физи­ку — Скобельцын. Понимание мироустройства на самом тонком — спектральном, вероятностном уровне давало редкое преимущество. Не только в оперативном смысле, когда порядок действий просчитывался чуть ли не с математической строгостью, но в самом широком. Ме­ханизм, превращавший человека в послушного испол­нителя, был понятен до мельчайших деталей, но это никак не снимало постоянно вспыхивающего, словно сигнал тревоги, вопроса: «Зачем?» И потому, наверное, ему было труднее приспособиться, чем прочим, не об­ремененным излишним знанием.

— Пройдите, товарищ Артузов,— пригласил вре­менный секретарь, сообразуясь с одному ему понятным треньканьем на телефонном столике.

Нарком был один в необъятном своем кабинете. Горела настольная лампа с жестяными листьями по ободу абажура, бросая отсвет на застекленный порт­рет вождя. Ворсистый ковер заглушал шаги. Словом, все, как обычно. Разве что сам Ягода выглядел несколь­ко возбужденным. Его и без того красные щеки пят­нали багровые тени, и мушка усов, заметно поседев­ших, непривычно топорщилась, как бы придавая лицу обиженный вид. Он поднял воспаленные, отмеченные печалью глаза и указал на стул.

— Из Германии поступила информация,— без лиш­них предисловий начал Артузов,— о якобы существую­щем в Красной Армии заговоре. Возглавляет его гене­рал Тургуев.— Раскрыв папку, он бережно опустил ее перед наркомом и взял стул.

— В РККА нет генеральских чинов,— буркнул Яго­да и потянулся за очками.

— Всяк зовет на свой лад, Генрих Григорьевич.

— Да, конечно,— нарком надел очки, поморщился и полез в карман галифе за платком. Дохнув на стек­ла, небрежно протер и вновь водрузил на место.— Что- то не знаю я такого генерала... Тургуев? — он при­близил к глазам скрепленные листки.

— Мы навели справки. Под этой фамилией в 1931 го­ду в Германию командировался Михаил Николаевич Тухачевский.

— Вот как?.. А что за источник? — Ягода пробе­жал глазами документ.— Мутноватый источник, вам лично не кажется?

— Так точно, Генрих Григорьевич, источник подоз­рительный. Видно, кому-то очень хочется...

— А вы не делайте выводов, товарищ Артузов! — нарком раздраженно вздернул подбородок.— Вернее, не очень спешите с выводами,— поправился он, не от­рываясь от бумаги, и вдруг закашлялся, роняя капель­ки слюны на петлицы со звездами генерального ко­миссара.

Артузов деликатно отвернулся, но краем глаза сле­дил за движением очков вниз по строчкам. Ягода вни­мательно прочитал оба листка и сразу же вернулся к началу. Но тут горящие под лампой ободки стекол замерли. Генрих Григорьевич думал.

Перечитывать информацию было ни к чему. Требо­валось совершенно иное: восстановить нарушенное рав­новесие. С документом, каким бы он ни был, не считать­ся нельзя. Его наличие уже само по себе требует полной переоценки. Значит, необходимо переосмыслить взаимо­действие разнонаправленных сил, подвести под них новую составляющую. Как и Артузов, Ягода не чуж­дался абстракций. Навыки статистика помогли ему свести информацию в некое подобие таблицы. Общий баланс подбивался чисто качественно со знаком плюс пли минус. Причем без личностных нюансов и полу­тонов. Старый большевик, подпольщик, он виртуозно ориентировался в сложных перипетиях внутри­партийной борьбы и хорошо знал очень многих людей. Военных — тем более, потому что сам прошел граж­данскую на Южном и Восточном фронтах. Став в двад­цатом членом Президиума ВЧК, он за четыре года достиг зампредовского поста в ОГПУ. Отсюда и кругозор, позволявший быстро найти наилучший ва­риант, чему немало способствовала и безотказная память.