Заговор против маршалов. Книга 2
Шрифт:
В состоянии всеобщего помрачения — судили Пятакова, Радека, Сокольникова — тут была своя, пусть извращенная, но все-таки логика. Л осадок остался тяжелый. Даже подумалось, что не дадут выехать: вызов дипломата в Москву нередко служит прелюдией ареста.
И все это жарким, разрывающим сосуды приливом бросилось в мозг, когда Эдуард Бенеш заговорил о заговоре Тухачевского.
— Такого просто не может быть, господин президент! — задыхаясь от возмущения, перебил Александровский.— Никакие доводы не смогут меня разубедить в полной непричастности маршала Тухачевского. Он благородный человек, герой гражданской войны, наконец,
Бенеш с удивлением взирал на стоящего перед ним пунцового от возбуждения, бурно жестикулирующего человека. Пожалуй, в своих излишне эмоциональных выражениях он вышел не только за рамки дипломатического протокола, но и элементарного почтения по отношению к главе государства. Единственное, что его оправдывало, так это совершенно очевидная искренность, не то чтобы редкая, но совершенно немыслимая для посла. И, конечно, добрый чешский язык. Да и лицом он смахивает на рядового пражанина, раскрасневшегося от полдюжины кружек, регулярно перемежаемых рюмочкой бехеровки. Может, действительно пьян? Нет, не похоже...
— Прошу внимательно выслушать, господин посол,— холодно отчеканил Бенеш.— Речь идет о судьбе » наших стран, а возможно, и всего мира. Дело более чем серьезное.
— Я все понимаю, но прошу произвести тщательную проверку. Ведь я обязан немедленно уведомить о нашей встрече Москву!.. Подумайте, господин президент, как это может отразиться на судьбе Тухачевского...
Неуместная горячность Александровского вызвала легкую досаду, не более. Поколебать президента, а уж тем более остановить могли бы только неопровержимые факты. В политике эмоции не имеют ровно никакого значения. Бенеш долго, возможно даже слишком долго, выжидал, прежде чем прийти к окончательному решению, и уже не желал никакой отсрочки. Однако он сам, без чьего-то влияния, направил министериальдиректора Новака и еще одного высокопоставленного чиновника в Берлин для окончательной проверки. Поэтому имело смысл подождать до их возвращения.
— Я ничего не делаю без тщательной предварительной подготовки, господин Александровский,— глубокий голос Бенеша чуточку потеплел.— Но уважение, которое я, безусловно, питаю к вам лично, и та громкая слава, что до последнего времени окружала имя маршала Тухачевского, требуют проявить осторожность. Вы настаиваете на проверке? У меня нет возражений. На днях, я надеюсь, мы снова увидимся и все обсудим.
— От всей души благодарю, господин президент. Всегда к вашим услугам.
На следующее утро доктор Новак докладывал президенту о результатах инспекции, которая вместе с дорогой длилась двое суток. Мюллер-гестапо произвел на шефа политической полиции исключительно благоприятное впечатление: простонародные манеры, цепкий крестьянский ум, к тому же весьма набожен и, что удивительнее всего, не состоит в национал-социалистической партии!
— Да-да, генерал СС и не член НСДАП. Оказывается, и такое бывает. Старый полицейский служака,
— И что же это за документы?
— Вот подробный отчет, господин президент. Я составил его, сидя в поезде, так сказать, по горячим следам.
Документы действительно представляли интерес. Сразу бросились в глаза текстуальные совпадения с первоначальными докладными, что поступили от Мастного еще в конце прошлого года. Это произвело на Бенеша наиболее сильное впечатление.
Военные перевороты в Москве и Берлине, военный союз между диктаторскими режимами, денонсация пактов с Прагой и Парижем со стороны России и разрыв договора с Варшавой со стороны Германии, раздел Европы.
Вселенский кошмар.
Следующее свидание с Александровским состоялось, уже в присутствии Крофты, 24 апреля. Но понадобилась еще одна встреча, и опять-таки через день, прежде чем советский посол капитулировал перед фактами.
После снисходительного кивка Германа Геринга, подтвердившего наихудшие подозрения посланника Мастного, а с его подачи — и руководства республики, загнанную лошадку истории словно пришпорил невидимый наездник.
Счет пошел на дни.
27 апреля поступила из Москвы депеша посла Павлу с текстом парижского демарша министра Да ладье: Франция подтверждала возможность заговора.
28 апреля в Прагу прибыл, естественно инкогнито, штандартенфюрер Беренс.
29 апреля имела место встреча между Беренсом и Виттигом в замке Ротенхауз, где были обговорены детали передачи «Красной папки» президенту республики.
Страх двигал обывателями, чиновниками и сильными мира сего. Страх подгонял заезженного одра истории. Он чудовищно вырастал на скаку, превращаясь в облачный призрак Коня Бледного, и открылся всадник Апокалипсиса, что, помахивая песочными часами, вздымал отточенную косу.
Впрочем, не страхом единым, ибо сказано, что любовь и голод правят миром. Король Великобритании отрекся от престола в пользу брата, чтобы вступить в брак с дважды разведенной американкой. Через двадцать четыре часа после официального уведомления палаты общин он, уже как герцог Виндзорский, выступил по радио:
— Вы должны поверить мне, когда я говорю, что не могу нести груз тяжелой ответственности и выполнять так, как мне хотелось бы, свои королевские обязанности без помощи и поддержки женщины, которую я люблю.
Газеты все чаще писали теперь о предстоящей коронации Георга Шестого.
— Ничтожество,— отозвался Сталин о бывшем монархе, когда решался вопрос о составе советской делегации.— Такую империю на бабу променял...
За британским посольством на Софийской набережной в Москве усиленно наблюдали. Волновало предполагаемое участие маршала Тухачевского в торжествах. Распространился слух, что посол Потемкин получит пост заместителя наркома иностранных дел. В связи с известным демаршем Даладье новость представляла особый интерес.