Заговор в Древнем Риме
Шрифт:
ГЛАВА 3
На следующее утро голова у меня нещадно гудела, а ощущение во рту было таким, будто последнее блюдо вчерашнего званого ужина было изготовлено из египетской мумии. Мои старики рабы Катон и Кассандра не выказали никакого сочувствия. Впрочем, они никогда не приветствовали застольных излишеств, и сколь я ни тщился, не мог убедить их, что таковые негласно вменялись в мои общественные обязанности.
Издавна сложившаяся у нас традиция позволяла пожилым домочадцам измываться над молодыми членами семьи. Вполне понятно, что ни Катону,
— Так тебе и надо, господин! — начал свой ворчливый монолог Катон, распахивая ставни окон, чтобы впустить в комнату неприятно яркий луч рассветного солнца — месть Аполлона. — Так тебе и надо за то, что водишь дружбу с какими-то чужаками. Являешься домой посреди ночи. Будишь бедных стариков. А они, между прочим, всю жизнь служат тебе верой и правдой. И вместо того чтобы дать им отдохнуть, ведешь себя так, будто они этого вовсе не заслужили.
— Прошу тебя, Катон! Я, может, скоро умру. Что тогда ты будешь делать? Вернешься к моему отцу? Да если бы он мог тебя выносить, то не отдал бы вас с Кассандрой мне.
Подавляя стон, я с титаническими усилиями встал на ноги, опираясь на письменный столик, чтобы удержать равновесие, и почувствовал, что сдвинул на нем какой-то незнакомый мне предмет. Таковым оказался белый сверток. Я сразу вспомнил, что прошлой ночью, прежде чем покинуть дом посла, получил его в качестве подарка для гостя. Зная, что мне светит публичная должность, которая обязывала иметь дело с обширной корреспонденцией, Лисас преподнес мне воистину полезный подарок — большой рулон лучшего египетского папируса. Этот толстый александрийский развратник был весьма предусмотрительным человеком.
— Клиенты здесь? — осведомился я.
— Уже ушли, — ответил Катон. — Сколько лет ты уже не наносил утреннего визита к отцу!
— Он освободил меня от этой обязанности, когда я стал квестором.
— Да, но сегодня рыночный день. Публичная деятельность запрещена. Ты мог бы оказать родителю внимание, раз уж тебе не нужно идти в храм. Хотя все равно уже слишком поздно.
— Говоришь, рыночный день? — Я оживился.
Это означало, что можно было бесцельно побродить по городу: вдруг подвернется что-нибудь интересное. Несмотря на то что Рим стал хозяином всего мира, он во многом оставался небольшим тихим италийским городом и разрастался лишь в людской молве. Рыночные дни для римлян были не менее привлекательны, чем общественные праздники. Плеснув водой в лицо, я надел не самую лучшую тогу и вышел из дома без завтрака. Даже мысль о нем была невыносима.
В те времена рынки еще находились в пределах Бычьего форума, где в древности торговали скотом. Когда я прибыл, жизнь на нем уже кипела. Все внутреннее пространство заполняли прилавки. Крупного рогатого скота уже нигде не было видно, а домашнюю птицу, кроликов и свиней, которых привезли сюда живьем, по желанию покупателей и под ставший привычным крик толпы убивали на месте. Урожай в том году выдался исключительным, поэтому, несмотря на позднюю осень, прилавки ломились от свежих овощей и фруктов.
Помимо крестьян здесь было множество лавок мелких торговцев и шарлатанов, предлагающих разного рода услуги. Мне был нужен уличный парикмахер. Пока он скреб мое лицо, я наблюдал царившую вокруг суету. Лавки прорицателей пользовались большим спросом. Предсказателей судеб время от времени изгоняли за пределы города, но они всегда возвращались. По соседству с табуреткой цирюльника на земле сидела пожилая женщина, предлагавшая покупателям травы и приворотные зелья.
— Погляди на эту парочку, — произнес брадобрей.
Проследив за его взором, я увидел двух молодых людей, направлявшихся к будке ворожеи. У них были большие бороды, каковые обыкновенно носили лишь варвары и философы, но иногда к ним питали пристрастие модники из городской молодежи.
— Терпеть не могу, когда римские юноши обрастают бородой, как галлы, — сказал он. — Да и брить жуть как неудобно.
— Галлы носят не бороды, а усы, — поправил его я. — Впрочем, в наше время им ничего не стоит отпустить и бороды.
— От них одни неприятности, — упорно твердил парикмахер. — Эти бородатые молодчики — скандалисты и пьяницы, хотя и происходят из вполне приличных семейств. Об этом можно судить по их одежде. Но из-за этих бород вид у них совершенно нереспектабельный.
Расплатившись, я пошел мимо прилавков, внимательно осматриваясь по сторонам. С тех пор как брадобрей обратил мое внимание на молодых бородачей, казалось, они стали попадаться мне на каждом шагу. Не то чтобы их было так уж много, но, поскольку эта мысль засела в моей голове, глаза разыскивали их помимо воли. Едва ли они отпустили бороды в знак траура: ни один из них не носил потертую одежду, которую принято надевать в дни скорби, и быть при этом небритым и нестриженым.
Среди прилавков ремесленников удалось найти того, кого я искал, — торговца ножевыми изделиями. Меня интересовали не те из них, кто продавал предметы собственного изготовления, а странствующие торговцы, покупающие и продающие изделия из других стран. Этот человек выставил свой остро заточенный товар в специальных стоячих ящиках с распахивающимися дверцами, имеющими полочки. Здесь поблескивали кухонные ножи и ножи мясника, различные ножницы, шила, секаторы, серпы и прочий сельский инвентарь, а также несколько кинжалов и коротких мечей.
— Ищешь что-нибудь особенное? — спросил торговец. — Есть несколько образцов сделанного со вкусом военного оружия. Только я держу их в другом месте. Молодому человеку твоего ранга подчас надлежит проводить время в легионах. У меня есть великолепные мечи, украшенные золотом и серебром. Некоторые парадные экземпляры инкрустированы янтарем, иные имеют рукоятки из слоновой кости. Здесь кругом сплошная деревенщина, поэтому я не выставляю их напоказ. Но если тебя что-нибудь заинтересует, мой раб может…