Заговор в начале эры
Шрифт:
Римляне, уставшие от политиков всех мастей, без видимого волнения восприняли весть о готовящейся смертной казни.
Цицерон, выйдя из храма, подозвал к себе преторов.
– Всех заключенных перевести в Мамертинскую тюрьму, – неожиданно визгливым, дрогнувшим голосом приказал консул. – Тресвирам [123] подготовить палачей, – добавил он, обращаясь к магистратам.
В сопровождении многочисленной охраны Цицерон лично отправился за Лентулом. За ними следовало несколько сенаторов. Люди, толпившиеся у храма, начали расходиться. Многие из них, однако, пошли к Форуму,
123
Тресвиры – три младших магистрата, несшие полицейскую службу. Они отвечали за своевременное тушение пожаров и исполнение приговоров.
Через некоторое время на Священной дороге появилась большая процессия, среди которой шли одинаково бледные Цицерон и Лентул. Первый старался вышагивать как можно более величественно, но липкий страх перед надвигающейся казнью уже вполз в его душу. Второй шел, высоко подняв голову, однако и его сердце было сковано ледяной коркой приближающейся смерти.
Цезарь, не присутствующий на церемонии казни, в этот момент сидел у себя дома. Вошедшая Помпея, заметив сумрачное настроение супруга, поспешила удалиться. Она знала, как опасно тревожить Юлия в такие моменты.
По Священной дороге процессия проследовала к Форуму. Цицерон, видя вокруг огромные толпы народа, почувствовал себя неожиданно великим актером на сцене древнего театра. Но страх не исчезал, словно эта незаконная мера наказания была прелюдией к собственной казни Цицерона.
Шедший в окружении легионеров Лентул не обращал внимания на окружавшую его толпу, весь уйдя в себя. Он понимал, что шансов на спасение нет никаких, и не ждал от этой любопытно-скучающей публики какого-либо чуда. Даже недавние сообщники, находившиеся в толпе, напуганные происходящим, старались не попадаться на глаза Лентулу.
Марций, недавний сообщник и друг Лентула, вообще не показывался на улицах города, отсиживаясь в доме своих родственников.
Цезарь, не выдержав ожидания, набросил на себя трабею и стремительно вышел из дому, направляясь к Форуму.
Процессия подошла к тюрьме, где уже ждали тресвиры. Факелы разгоняли ночную темноту, а блики мерцающих огней создавали впечатление дрожащего неба и причудливую картину изогнутого пространства. Лентул, уже полностью уйдя в себя, выглядел безучастным к происходящим событиям. Цицерон, не разжимая губ, кивнул головой тресвирам. Те почти неслышно подошли к Лентулу. Бывший претор невесело усмехнулся (в такой момент!) и вошел вслед за тресвирами в мрачное помещение. Цицерон, вздрагивая, словно от холода, вошел вслед за ними. Следом шагал угрюмый Антистий.
Поднявшись по ступенькам слева от входа, Лентул и тресвиры подошли к подземелью, названному Туллиевым. Оно имело сплошные стены и каменный сводчатый потолок; по свидетельству Саллюстия, его запущенность, зловоние и потемки производили впечатление отвратительное и ужасное. Палачи уже ждали внизу. Тресвиры, завязав Лентулу руки, начали осторожно спускать его вниз. Над бывшим претором в последний раз мелькнули огни факелов.
Цицерон, стоявший у входа, отвернулся, стараясь не смотреть.
В этот момент Цезарь подошел почти к самой тюрьме, где болезненно-любопытная толпа мрачно и торжественно ждала конца этой жуткой церемонии.
Лентула спустили вниз, и он успел еще вдохнуть запах зловонного помещения, когда палач накинул петлю ему на шею и быстрым ловким движением затянул ее. Хрип был слышен лишь несколько секунд.
У входа в тюрьму уже толпились преторы с четырьмя заключенными. Цепарий, проходя мимо Цицерона, мрачно усмехнулся. Цетег сквозь зубы пробормотал проклятия. Габиний испуганно ахнул, когда его повели к подземелью. Статилий молча прошел, даже не посмотрев на консула.
Через несколько мгновений все было кончено. Цицерон в сопровождении преторов и легионеров вышел из тюрьмы. Огромная толпа народа неподвижной, застывшей массой ждала исхода этого затянувшегося дня. Консул, посмотрев на эту вязкую, темную массу, вдохнул воздух и громко, дрожащим от волнения голосом произнес:
– Vixerunt. – «Они прожили».
По традиции, так оповещали о смерти римских граждан. Сообщение было встречено молча. Несколько минут длилось это молчание, но вскоре откуда-то издали стал доноситься гул криков и аплодисментов, пока, наконец, не докатился до передних рядов. Общее возбуждение, охватившее всех, выплеснулось в этих радостных и оживленных криках одобрения.
Люди радовались не столько успеху Цицерона и казни заговорщиков, сколько окончанию этой тягостной церемонии, столь чувственно бьющей по нервам римлян.
Цицерон в сопровождении многочисленной свиты двинулся домой. Почти у каждого дома, у каждого портика были выставлены факелы. Многие женщины, поднявшись на крыши домов, освещали светильниками улицы их следования, создавая трагическое зрелище горящего города. Временами это напоминало какой-то варварский обряд древности. По пути следования толпа, провожавшая Цицерона и его свиту, росла и вскоре превратилась в настоящее факельное шествие, словно римский народ праздновал свой выдающийся триумф, а не отмечал незаконную казнь пятерых римских граждан. Всюду раздавались радостные крики и приветствия. Так римляне согревали себя в эту темную декабрьскую ночь.
Цезарь, видевший вокруг общее радостное ликование, мрачно шагал в толпе, стараясь не привлекать к себе внимания. Домой он вернулся уставшим и раздраженным от этого почти бессознательного, стадного выражения радости и ликования.
На следующий день о событиях в Риме узнали в армии Катилины. Целый день в лагере стояла мрачная настороженная тишина, изредка прерываемая фырканьем лошадей и неторопливыми командами дежурных центурионов. А вечером дезертировали сразу пятеро.
Манлий был в ярости, но Катилина, вопреки обыкновению, был сдержан и молчалив. Он приказал усилить еще более охрану лагеря и по-прежнему отказывать всем рабам и гладиаторам, стремившимся попасть в лагерь.
Через несколько дней в Риме в должность вступали вновь избранные народные трибуны. Согласно традициям, это происходило каждый год за четыре дня до декабрьских ид. Среди тех, кого избрали на этот год, были люди, стоявшие подчас на противоположных позициях: помпеянец Метелл Непот, катилинарий Марк Кальпурний Бестиа и представитель сенатской партии Марк Порций Катон. Это было ярким отражением противоречивых взглядов самого римского общества. Едва вступив в должность, Бестиа и Метелл начали открытую кампанию против Цицерона за проведенную незаконную казнь пятерых римских граждан. Все понимали, что помпеянец Метелл готовит почву для диктатуры Помпея, а катилинарий Бестиа готов сотрудничать с кем угодно, лишь бы свалить Цицерона.