Заговорщик
Шрифт:
К концу третьего дня православные воины наконец-то выбрались из горной теснины в волнистую, как штормовое море, степь и тут же свернули с тракта в высокий упругий ковыль, колеблющийся от легкого дуновения ветерка. Со взгорков глаз охватывал огромные пространства, верст на десять во все стороны. В низинах обоз исчезал настолько безнадежно, что не заметить и со ста шагов. Теперь казаки могли вздохнуть спокойно – выследить разбойников здесь было не по силам даже злым магометанским ифритам.
Самой большой бедой для почти тысячного отряда стала вода. В обширной крымской степи ручьи, родники, колодцы можно было пересчитать по пальцам, а рек не текло вовсе. Поэтому верховые дозоры, уходящие на десятки верст вперед и в стороны, искали не врага. Они искали воду. Источники, к которым и поворачивал потом огромный обоз.
Возле водопоев почти всегда обнаруживалось стойбище. Татары, веками не знавшие нападений на надежно защищенном полуострове, вели себя безмятежно, как дачники на пикнике: дозоров не выставляли, оружие наготове не держали, пастухи ходили за табунами всего по два-три человека, без луков, щитов и копий. Многие – даже без сабель. Раз за разом опасность все они ощущали лишь в последний момент, уже падая на землю под ударами острых казацких клинков.
На здешних благословенных равнинах жили только самые приближенные и знатные из ханов. Их юрты были полны богатой посуды, ковров и украшений, их взор и похоть услаждали самые прекрасные невольницы, их табуны состояли лишь из отборных породистых скакунов, а отарам и стадам не велось счета. И все это награбленное поколениями татар добро в одночасье переходило в руки новых хозяев, утяжеляя и увеличивая и без того неповоротливое войско.
Но не бросать же дорогую добычу, не дарить же скот басурманам!
Казаки оставляли в степи только медлительные отары, не способные угнаться даже за телегами. Устраивали в очередном кочевье богатый пир, резали баранов, варили хаш и жарили мясо над огнем. Наевшись – двигались дальше, выискивая очередной родник или вызнавая о нем у выживших при налете татар.
Однако с каждым днем, с каждым новым переходом путники подбирались все ближе к узкому горнилу Крыма. Моря с запада и востока все сильнее поджимали степь, лишая путников простора, а вместе с ним – и безопасности.
Князь Сакульский приказал выстроить повозки обоза в две линии, справа и слева прикрывая многотысячные захваченные стада. Заряженные пищали лежали под облучками, фитильницы висели наготове, холопы цепко поглядывали по сторонам, готовые в любой миг взяться за оружие.
На шестой день пути ватажники опять выбрались на тракт. Просто потому, что тракт был широкий, а перешеек сузился до пары десятков километров. Встав на стремена, можно было увидеть барашки волн сразу в Черном и Азовском морях. А еще – зубцы огромной крепости, перегораживающей дорогу далеко впереди.
Вечером седьмого дня телеги медленно сомкнулись вокруг самого богатого дувана, когда-либо собранного славными донскими казаками. Во всяком случае, до появления здесь князя Сакульского и боярина Адашева. От ворот могучей крепости Ор-Капа их отделяла последняя верста. А также добрых полсотни пушек, повернутых на юг, и многие сотни янычар, готовые оборонять твердыню до последней капли крови.
– Водится за янычарами такая дурная привычка…
– Что сказываешь, Андрей Васильевич?
– Говорю, глупые люди эти османы. Нет, чтобы открыть нам ворота и пропустить без липших мук Так ведь нет, им обязательно умереть хочется.
– Мы ее возьмем?
– А куда нам деваться, Саразман? Скотина, вон, целый день не поена. Если завтра-послезавтра к водопою не выйдем, дохнуть начнет. Людям, кстати, тоже пить хочется. Так что выхода нет. Завтра.
– На тебя одна надежа, княже…
– Не унывай, витязь Рваное Ухо. Это же крепость! Пустяки.
Казак, скорее всего, не понял, о чем ему хотел сказать Зверев. Между тем, ситуация была совсем не так плоха, как казалось неискушенному взгляду. Ведь любая твердыня строится для того, чтобы отражать нападение снаружи, а не изнутри. Это не просто стены. Вниз, себе под ноги, воину стрелять неудобно, да и врага почти не видно. Поэтому вперед выступают башни, пушки которых, давая залпы вдоль стен, сносят приставные лестницы, выбивают проникших в «мертвую зону» врагов. Стрелки со стен точно так же не подпускают осаждающих близко к башням. Рвы не позволяют подвести к стене или к башне тараны, мешают атакующим как подойти для атаки, так и спокойно отступить, если схватка не задалась. Бастионы перекрестным огнем обороняют друг друга. Стрелять вперед, в лоб в крепостях не принято. Какой смысл? Пробьешь узкую просеку в толпе, и все. Осажденные норовят ударить ядрами и картечью по флангам, снося врагов целыми рядами.
Много, много хитростей… Но все они направлены наружу. Изнутри же крепости похожи на перевернутого кверху брюхом ягненка: ни башен, ни рвов, ни бастионов. Изнутри в каждую, самую неприступную башню ведут двери, а то и ворота, изнутри нет бойниц, внутрь не нацелены тяжелые крупнокалиберные пушки. И то, что янычары выволокли на свежий воздух десяток стволов, перегораживая дорогу, то, что на стенах множество орудий развернуто в обратную сторону, – ничего не меняло. Со стороны Крыма Ор-Капа крепостью не была. Обычный каменный дом, зачем-то обложенный пушками. И все.
– Одно плохо, жарко завтра будет, – вздохнул князь. – А без доспеха на улицу не выйдешь. Съедят.
Утро в Ор-Капе и казачьем лагере началось одинаково: едва открыв глаза, первым делом люди запаливали фитильницы, меняли порох на полках и в запальных отверстиях: от ночной росы он мог отсыреть. Только после этого воины приводили в порядок себя. Янычары уселись завтракать. Русские собрались ватагами на молитву.
– Ныне нам, братья, повезло! – обнажив саблю, громко обратился к казакам Саразман. – Не от жажды все мы на этой гнилой земле сдохнем, а под ятаганами басурманскими! Пусть каждый хоть одного басурмана с собой заберет, и врата небесные встретят нас песней и радостью. Умрем, братья! За веру нашу и муки Христовы! Умрем!
– Умрем, умрем, умрем! – с готовностью согласились казаки, лупя о землю шапками и сдирая с себя рубахи. – Ныне же пред Господом предстанем! Не быть басурманам ни на земле, ни на небе! Умрем все до последнего!
Служилые люди – Адашев, Сакульский, холопы – натягивали поддоспешники и залезали в броню: в кольчуги, колонтари, в юшманы и куяки; на бритые головы клали тафьи и подшлемники, поверх которых насаживали остроконечные ерихонки.
– Солнце поднимется, совсем тяжело станет. Пахом, гони!
Ближние к Перекопу телеги раздвинулись, засвистели залихватски холопы, защелкали кнуты – могучие быки оторвались от стада и побежали по дороге вперед, потихоньку расползаясь во все стороны. Первые десятки холопов трусили следом, покачиваясь под тяжестью двух заряженных картечью пушек. Те, кто прикрывал пушкарей, волокли по паре пищалей с дымящими фитилями, за их спинами блестели бердыши.
Стадо мычало, не понимая, куда идти. Но задних холопы подгоняли кнутами и криками, они напирали на передних, и те бежали вперед – к запертым воротам, на пушечную батарею, к растерявшимся от такого нападения османским артиллеристам.