Загул
Шрифт:
Часть пятая
1
«Риелтор Харламов – жулик». Слово «жулик» в этой фразе стояло первым, потому что электричка прочитывала ее с конца. Дальше был телефон какой-то Светы, предлагавшей желающим интимные услуги, а за ним уже следовали призывы к свержению государственного строя. Бетонные придорожные ограждения, быки мостовых переходов и нескончаемые слепые стены депо давали простор проявлениям гласности. Однако чем дальше от Москвы, тем более краткими и ненормативными делались настенные высказывания. Да и стен самих, годившихся для письма, с каждым километром оставалось меньше.
А
Слева и справа от дороги пробуждались селенья. На луга, впереди своих пастырей, поторапливалась скотина. На станционных платформах топтался отхожий люд, а где имелись вокзальчики, там придорожные лавки поднимали ставни. В их названиях веяло уже уездом: «Колбасный рай», «Женский каприз» и, без затей, «Супермаркет».
Миновав пятьдесят восьмой километр, электричка плавно повернула на восток. Ландшафт за окнами мало-помалу становился рельефнее; приподнялись, округлились поля, леса опушили взгорки; все окрестные земли будто бы кто-то взбил, как для мягкости взбивают перину. Пологие выпуклости сменялись уютными ложбинами; местность, казалось, сама делала человеку приглашение – осесть здесь, устроить свои обиталища. И человек, конечно, благодарен был ей за любезность. Вот блеснул за деревьями церковный крест; вот показалась труба завода. Скоро виды природы сменились видами сплошных обиталищ; леса отступили, и от местности остался только один рельеф.
Впрочем, город как таковой тоже выглядел живописно. Часть его залегала в речной долине, через которую был переброшен железнодорожный мост. Проходящие по мосту поезда словно парили в воздухе, и пассажиры их сверху могли наблюдать, как устроена внизу жизнь. Пойменная земля была расчерчена на огороды, а на свободных пространствах семействами паслись козы. Берегом, повторяя извивы речки, пролегало шоссе, по которому, следуя уже его извивам, сновали разноцветные автомобили. Они перебегали между двумя половинами города, разделенного надвое железной дорогой. В правой, патриархальной части главенствовал монастырский собор; в левой, индустриальной – завод со своими трубами. Дома на соборной стороне были старенькие, небольшие, а на заводской, соответственно, многоэтажные и относительно новые. Однако на обеих половинах улицы города были равно зелены и с высоты моста выглядели опрятней и чище, нежели на самом деле.
При появлении этой панорамы в окнах, а главное, когда мост загрохотал под колесами электрички, некоторые из пассажиров подхватились с мест. То же самое должен был сделать Нефедов, но увы – он панорамы не видел и даже не почуял под собой моста. Игорь так хорошо уснул, что проехал наш город и несколько последующих станций…
– Очнись, касатик, у тобе книжка выпала!
Бабушка, назвавшая его касатиком, везла корзинку куриных яичек. На Игоря пахнуло силосом. Взглянув на яйца, а потом в окно, он понял, что проскочил изрядно.
2
Всем известно, что реки не текут вспять и что время движется лишь в одну сторону. Но железная дорога опровергает философские постулаты. Поезда ее ходят туда и сюда, из тупика в тупик, и в этом ее устройстве есть что-то сверх философии. А иначе что делал бы сейчас Нефедов? Он бы поплелся назад пешком, падая от усталости,
Крепко себя обругав, Нефедов вышел на полустанке, пахнущем теми же бабушкиными яйцами, и, прыгая через рельсы, перебрался на противоположную платформу. Там плюхнулся он на лавочку и опять задремал.
Оказия, случившаяся с Игорем, была не из ряда вон. Проспать свою станцию – это многим у нас доводилось, но все же, кто раньше, кто позже, все возвращались в свой город. Вернулся, конечно же, и Нефедов. Правда, расставшись с железной дорогой, Игорь снова попал в зону действия рутинных философских законов. Пока путешествовал он в глубинку, в речке, что под мостом, утекло некоторое количество воды. Город предстал Нефедову уже не таким умытым и свежим, каким он был ранним утром. С цветочных клумб испарилась роса, а неработающие обыватели в большинстве своем успели опохмелиться. Улицы были немноголюдны, потому что жители давно разошлись по местам своих ежедневных занятий. Рыжим дымом курился завод; монастырь отбивал часы; в садах щебетали дети. Это была картина сдержанной будничной гармонии, нарушал которую только сам Нефедов, выпавший из расписания жизни. Еще недавно он органично смотрелся среди московской вокзальной шушеры, а сейчас в родном городе чувствовал себя чужаком. На него оглядывались даже уличные собаки, но он всего больше опасался встретить кого-нибудь из сослуживцев. И все же в душе Игорь чувствовал облегчение. Ведь это был его последний бросок… ну, предпоследний перед броском в кровать. И с ним была рукопись «Провозвестия» – его, как он верил, спасение и оправдание.
По счастью, никто из знакомых Нефедову не повстречался, кроме соседского кота Дизеля. Припозднившись тоже из своих ночных странствий, кот сидел на крыльце у подъездной двери. Он ждал человека, заслуживающего доверия, чтобы с ним вместе войти в подъезд. Но Игорь доверия у кота не вызвал, – метнув пронзительный взгляд, Дизель вдруг прижал уши и шмыгнул с крыльца в палисадник. «Не узнал…» – усмехнулся печально Нефедов.
Но в следующую минуту он уже про кота не помнил. Теперь его мысль сосредоточилась вся на том, как пережить ему встречу с Надей. Отпирая квартирную дверь, Игорь слышал биение своего пульса. Уши и щеки его горели, словно в предвкушении пощечин…
Но он позабыл о времени. В этот час ни Нади, ни Кати дома уже, разумеется, не было. Квартира встретила его остаточными ароматами жареной ветчины, духов и валериановых капель. Одна ушла на работу, другая в школу, – судя по всему, они тут не пали духом и стойко переносили отсутствие отца и мужа.
На полке в передней он нашел свой мобильник. «Неотвеченных – 8» – высветилось на дисплее. «Будет тебе на орехи…» – подумалось Игорю. Впрочем, время раскаяния еще для него еще не пришло. Прежде Нефедову надо было хорошенько выспаться.
3
Снились ему чьи-то похороны, возможно, что его собственные, но печали Нефедов почему-то не чувствовал. Его только раздражал сопутствующий процедуре надоедливый запах валерианки. «От вашего успокоительного одно беспокойство!» – сыронизировал он и так рассмеялся собственной шутке, что даже проснулся.
– Боже, этот негодяй еще ржет…
Слова прозвучали в посюсторонней реальности, но запах валерианки никуда не делся.
Игорь открыл глаза и почти сразу узнал свою комнату. В кресле у окна сидела Надя с «Провозвестием» на коленях. Он встретился с ней глазами и снова зажмурился. Но было поздно.