Захребетник

Олди Генри Лайон

Ветер шуршал песчаной поземкой.

Приляг, отдохни…

Он шел, пока не упал. С облегчением смертника, поднявшегося на эшафот, привалился к шершавой стене, хранившей остатки дневного тепла. Веки отяжелели, глаза слипались, тело налилось свинцом. Боль в многочисленных ранах притупилась, сделавшись умиротворяющей.

Ты еще жив, говорила боль.

Это ненадолго, говорила боль.

Уже в плену забытья почудилось: рядом кто-то есть. Кто-то или что-то, чему нет названия. Одинокое, неприкаянное существо. Оно умирает, подумал Джеймс. Нет, это я умираю, мне тоскливо уходить во тьму одному, вот я и сочиняю себе бестелесного спутника. Товарища по несчастью. Гибнущего бок-о-бок от голода, безразличия или давних увечий. Бред? Ну и пусть. Умирать рядом с кем-то, пусть трижды призраком или галлюцинацией, не так скверно.

Эй, спутник, пойдем вместе?

Не хочешь?

А чего ты хочешь?

Джеймс с трудом открыл глаза. Вгляделся в мерцание синей ночи. Рядом никого не было – как и следовало ожидать. "Ему нужен я. Пускай на самом деле никого нет, пусть это галлюцинации умирающего – я ему нужен. Так в злые холода жмутся к незнакомцу, к лошади, к корове, лишь бы не замерзнуть…"

По телу пробежал легкий озноб, напоминая, что тело еще живет. На краткий миг к Джеймсу вернулась осторожность. Он слышал о веспертилах, бестелесных вампирах, которые питаются не кровью, а жизненными силами жертвы, за ночь превращая человека в мумию. Но веспертил не может получить доступ к жертве без ее согласия. Подобно измученному путнику, стучащемуся в дверь в поисках ночлега, веспертил умоляет человека пустить его к себе, пожалеть, согреть своим теплом…

Если глупец проникается чувством сострадания и разрешает веспертилу "войти" – он погиб.

Запекшиеся губы Джеймса Ривердейла исказила улыбка. Осторожность с позором отступила, поджав хвост. Чего можно опасаться на пороге смерти? Он умрет в этих развалинах: хоть с веспертилом, хоть без. Что сделано, то оплачено. Сейчас он платит за гордыню и безрассудство.

Он заслужил.

Пустив иллюзорное создание согреться, он хотя бы не будет одинок в последние минуты жизни. Его смерть спасет чью-то жизнь, даст возможность продлить существование безымянной тайне, остывающей в руинах. Пусть адепты Высокой Науки и утверждают, что у подобных существ нет жизни – какое это имеет значение? Никогда не поздно учиться милосердию.

Никогда не поздно дарить милосердие просто так, ничего не ожидая взамен.

Иди ко мне, подумал Джеймс.

Иди ко мне.

Ничто не изменилось, ничего не произошло. Изменится ли окружающий мир от мыслей умирающего? – конечно, нет. Разве что ты сам наконец убедишься: рядом – никого.

Ты один.

Вдоль позвоночника пробежала стая ледяных мурашек. "Это все? – улыбнулся Джеймс. – Эй, захребетник, это все? Знаешь, уходить совсем не страшно…"

И провалился в небытие.

* * *

…Дрожь сотрясала Мироздание: от чертогов Нижней Мамы, где, радуясь, плясали демоны, до Вышних Эмпиреев, где в страхе рыдали ангелы. Вздрагивала земная твердь – словно вернулись в мир древние исполины и во главе с могучим Прессикаэлем уверенно двигались к цели, известной только им.

Дрожь сотрясала тело. От пяток, где копошились стаи ледышек, до темени, где копился жар. Морозный озноб пробежался по хребту – и Джеймс, не понимая, что делает, вскочил на ноги, будто его ударили бичом.

Он едва не упал, наступив на полу длинного плаща из овечьей шерсти.

Руины сочились грязно-серой, неприятно мерцающей сукровицей. Она размывала, скрадывала очертания, сплавляя воедино развалины, барханы, мутное небо и зыбкую землю. Я умер, вспомнил Джеймс. Это Межмирье, Область Разделяющей Мглы. Здесь будет решаться, куда отправится моя душа, по какому из шести неисповедимых путей.

К сожалению, душе Джеймса по наследству от бренного тела достались раны, которые ныли и саднили, корка запекшейся крови на руках и отвратительное головокружение. Но в целом покойник чувствовал себя вполне сносно. Неудивительно: ведь он попал туда, где прекращаются земные страдания. "Память тела" мало-помалу растворится в свободном астрале, душа очистится от земной пагубы – и тогда…

Топот.

Топот копыт.

Все ближе…

Вот что пробудило его от мертвого сна! Забыв о ранах, спотыкаясь и увязая в песке, Джеймс поспешил навстречу невидимому во мгле всаднику, прячась за развалинами. Неужели правду говорили суровые моряки-северяне с острова Нордлунг? Он прижался к огромной стелле, испещренной загадочными письменами, похожими на танцующих человечков, и осторожно выглянул наружу.

Несмотря на вечные сумерки, царившие в Межмирье, неохотно, по частям расстающиеся с добычей, он сразу узнал всадника, едва тот приблизился. Угадал, почувствовал, ощутил…

Фернан!

Есть на свете справедливость!

Правы были нордлунги: лучшим воинам, угодившим в засаду, убитым подло, в спину, или в неравном бою Одноглазый Ворон, покровитель северян, дарует право отомстить. На один предрассветный час Область Разделяющей Мглы соединяется с миром живых, и павший герой обретает шанс.

По хребту снизу вверх, словно леопард по дереву, взлетел знакомый озноб: тысячи ледяных иголочек. Плащ, согревавший блудную душу Джеймса, осыпался прахом под ноги, сливаясь с голубовато-серой мутью песка. Ощутив тяжесть за спиной, мститель протянул руку назад над плечом – и, словно ладонь друга, нащупал костяную рукоять меча.

Что сделано, то оплачено.

Сейчас счет будет закрыт.

Всадник был уже близко. Ведя в поводу верблюдицу, явно встреченную им по дороге, он медленно ехал на лошади – оглядываясь по сторонам, высматривая следы на песке, желая найти жертву и добить. Вот он поравнялся с фрагментом стены высотой в рост человека, частично скрытой барханом. На склоне бархана ветер и природа, два вечных скульптора, создали некий профиль: орлиный нос, рябая щека, на скуле – звездообразный шрам…

Мигом позже ноги Джеймса взрыли песок, топча ненавистное лицо.

Нелепая, изломанная, жуткая в своей целеустремленности тень, скрежеща боевым воплем гарпии, взвилась в воздух – и обрушилась на Фернана. Оба слетели с лошади, которая чудом удержалась на ногах, и покатились по обломкам камней. Удар, песчаный вихрь, еще удар, и еще, кулаком, локтем, рукоятью меча, прямо в оскаленный, разбитый в кровь лик Лысого Гения. Нет, рябой не успевал, со всей его хваленой скоростью! – он опоздал, и когда меч, дарованный Одноглазым Вороном, покровителем нордлунгов, стальной струей влился Фернану в живот, Джеймс Ривердейл с внезапностью удара молнии понял главное, единственное, что должно волновать человека в такие минуты.