Захват Московии
Шрифт:
— Вот его козлиный паспорт. — Радикал Денис подал Исидору мятый паспорт (Фрол в это время вытряхивал его бумажник).
Исидор прочёл:
— Так… Усманов… Насрулла… О, слышали имечко — Насрулла!
— Та, я…
Фрол захохотал, повторяя:
— Ни фига себе — Насрулла!.. Срали, срали — и вот насрали. Как ты с таким именем живешь, чучачуркатая? — а Исидор показал узбеку картонку:
— Почему, Насрулла, ты тут по-русски неправильно написал? Ты понимаешь или нет — дети ходят, читают…
— Я — шито? Памдор
— Помидор-то хороший, да вот ты плохой! — усмехнулся Исидор и обратился ко мне: — Нет, до чего дело дошло — недавно читаем в Питере на маршрутке надпись: «Иса Киевская», спрашиваем, куда это маршрутка идёт, а чучмек отвечает, что к собору… Это у них Исаакий — Иса Киевская… Что, наши дети должны расти рядом с исой киевской?..
Радикал потянул узбека за крученое малое ухо:
— Слушать, что говорят! Чего глаза выпучил, припизд! — (У самого радикала снизу на лицо, до носа, был накатан ворот свитера, сверху — шапочка по брови, а между этими чёрными полосами светилась тускло-холодная водянистая кашица злых бесцветных глаз.)
Исидор отстранил его:
— Погоди, Денис. Так негоже… Надо, чтоб человек понял свои ошибки, больше их не повторял.
Радикал напружинился, но отошел, стал ходить от кровати к стене:
— Да чего он поймет, засранец, чурбан с бархана?
Я не знал, куда деться. Любое насилие вызывает во мне дрожь и брезгливость. Сердце щемило. Краем глаза я видел, что Фрол что-то по-хозяйски раскладывает на столе. Между тем Исидор двумя длинными пальцами захватил кусок картона и показал его узбеку:
— Кто сие написал? Ты?
— Не знай чичас… атин… Ахмет, да…
— И ты стоишь под этим? И тебе не стыдно?
Узбек воздел к нему руки:
— Чито ститно, ва?.. Кароши памидор, кусни, да… Люти пакпают, да…
Фрол очистил место на столе, бросил несколько шариковых дешёвых ручек:
— Слушай, сруль, сюда: сейчас диктант писать будем.
— Чито? Тикитан? — дико открыл глаза узбеки повёл рукой: — Титрать?
— Да. Ошибка — штука.
— Понял, животное? Каждая ошибка — штука! — И радикал, неожиданно, издалека, где стоял, развернулся на одной ноге, а второй ударил узбека в грудь так, что тот полетел на пол вместе со стулом.
От неожиданности я вскрикнул в расплохе и хотел помочь узбеку, но Фрол поймал меня за руку:
— А ты садись, Фредя. Тоже пиши. Чтоб ему было стыдно… Вот, чуркан поганый, человек — немец, и то в сто раз лучше тебя наш великий язык знает и уважает!
Я дёрнулся:
— Да, но… Я ещё писал-написал… уже…
— Ничего, ещё напишешь…
Его рука жгла насквозь. И я, подчиняясь ей, сел. Радикал, подняв узбека вместе со стулом, усадил его:
— Сидеть, я сказааал, овощ! Почему по-русски не знаешь? Зачем сюда едешь? Нам мозги здесь засирать?
— Узбцки школ хатил… — забормотал узбек, но радикал ткнул его
— Никого не интересует, где и куда ты ходил. Делать, что прикажут, хайлом не щелкать, чебурек!
Но мне что делать? Всерьез они хотят, чтобы я писал диктант?.. И что, я тоже должен платить?.. Как я им заплачу? Покажу 500-евровые?.. Отнимут…
— Мне… Что делать? — обратился я к Исидору. — Писать? Я уже написал раньше… Как пить-есть писал…
Тот поправлял хвостик под фуражкой, оглядывая себя в зеркало:
— Напишите, вам же не трудно?.. Кстати, просмотрели баснеписи?
— Да, некоторые прочёл. Очень хорошо. Можно… Но…
— Об этом потом. Сейчас пишите. Возьмите ручку.
Я обескуражился, взял. И рука, и ручка дрожали. Радикал как ребенка придвинул узбека вместе со стулом вплотную к столу:
— Тоже ручкуууу взяяяял, я сказаааал, тухятина!
Фрол выдал мне листовку, повернув её чистой, глянцевой стороной. Узбек (из носа — струйки засохшей крови, на лице — ссадины) взял ручку, вздохнул и пробормотал что-то похожее на «алла», за что получил от радикала громкую затрещину. Это меня возмутило.
— Хватит! Что за звериные вещи? Как писать?.. Каждую минуту… бить… бить… что это, гестапо?.. — но радикал, не удостоив меня ответом, опять схватил узбека за ухо:
— Грамоту знаешь?
— Э… пилохо, та… умеу, та… так ну… узбецки школ хатил, та…
— Вот и пиши, что скажут! Ручкой по бумаге, а то я у тебя на жопе ножом напишу! Писать умеешь, чуча?
— Не умеешь — научим! — усмехнулся Фрол, а радикал пошел похаживать прыгучей походкой за нами, что очень раздражало — над затылком как будто висела его чёрная рука, не давала ни о чем думать…
Я почти ничего не соображал, превратился в автомат. Исидор, усевшись на подоконник, наблюдал за нами. Фрол достал блокнот и начал диктовку:
— В лес… лес… ной… ной… ча…щэ… щэ… жы… жы… вут… вут ужы… ужы…
— Чито такой? — начал встревоженно спрашивать узбек, но радикал протяжно сказал:
— Пасть закрыыл! Не то разрежу! Видал, чуря-тина? — и, вытащив раскладной блестящий серебристо-чёрный нож-бабочку, стал им «клац-клоц, клоц-клац»…
Нож щелкал, сверкая, звякая и смыкаясь в лезвие.
От вида ножа мысли мои, как мыши, запрятались куда-то под черепной чердак, я не знал, куда смотреть — на сверкающий в чёрных руках нож или на глянцевый лист, где я писал и где сейчас, тенями, контурами, отражалась моя дрожащая душа. «Нож!.. Что это?.. Они криминалы?.. Радикалы — это кто, что?..» — испуганно думал я, автоматически выводя на бумаге фразу о том, как в лесной глуши, в полной тиши, дружно шуршали ежи и ужи, и думая, против воли, почему у него диктанты только на шипящие(не может что-нибудь на непроизносимые согласные дать, типа «костный мозг», «капустный червь», «счастливая лестница», как делала фрау Фриш)?