Закат цвета фламинго
Шрифт:
Мирон смерил его негодующим взглядом. Но потребовал:
– Одежду мне! Не пойду же я нагишом по крепости?
Воевода, бледный, со слипшейся от пота бородой и сбитыми в колтун волосами лежал на лавке под иконами в приказной избе. Кафтан его, набухший от крови, валялся на полу. А крепостной лекарь суетливо накладывал корпию на рану. Но, похоже, даже не часы, а минуты воеводы были на исходе. Лицо его приобрело землистый оттенок, он часто дышал и лишь иногда открывал глаза и обводил бессмысленным взором служивых, толпившихся у порога. При виде Мирона они расступились,
– Иван Данилович! – тихо позвал князь. Вид Костомарова сразил его, и он позабыл об оскорблениях, которые сутки назад обрушил на него воевода.
– Мироша? – Глаза раненого открылись, и он глянул вдруг на князя с тем самым выражением, хитроватым и одновременно вопросительным, с каким встретил его, казалось бы, совсем недавно на плотбище.
– Я! – ответил Мирон и шагнул к лавке. – Чего вызывали?
– Проститься хочу!
Воевода прижал ладонь к животу, приподнял голову, но лекарь придержал его за плечи и укоризненно произнес:
– Лежите уже, пока кишки не растрясли!
Воевода насупился, но повиновался и снизу вверх посмотрел на Мирона:
– Каяться не буду! Уверен, Тайнашка из-за тебя сбежал!
Мирон сердито фыркнул, но воевода слабо махнул рукой:
– Одно скажу: кончится эта куролесица, в Москву не возвращайся. В случае чего, найдется кому сказать, что тебя медведь задрал или кыргызы прикончили. Пойдешь острог строить на кыргызские земли под самый Саян-камень, чтоб их сакм [52] на Краснокаменск перекрыть. Да и тамошние народцы надо под власть государя привести. Горная тайга шибко богатая, зверя много! Хороший ясак соберем! А еще говорят, там золота – целые россыпи. Мох поднимай – и бери…
52
Сакма – здесь тропа, дорога.
Мирон, нахмурившись, молчал, и тогда Костомаров смерил его тяжелым взглядом.
– Чего замер? С перепугу, что ли?
– С какого перепугу? – Мирон гневно раздул ноздри. – Кто вы такой, чтобы за меня решать? Я подчиняюсь только Петру Алексеевичу…
– Эх-ма, – вздохнул воевода, – где Петр Алексеевич, а где ты? Здесь у меня верховная власть! Как порешу, так и будет! И все ж ты сын моего боевого товарища. Не могу я тебя на муки выдать…
Он снова махнул ладонью, на этот раз повелительно, тем, кто толпился у порога, заставив их отступить за дверь. Даже лекаря отправил вон грозным движением бровей.
Теперь они остались одни. Лицо у воеводы осунулось, черты заострились, но смотрел он сурово. И слова его звенели, как кузнечный молот, отбивавший стальную заготовку.
– Скрывать не стану, в извете государю много чего наплел, ибо боялся, что подведешь меня ревизией под монастырь. А теперь у меня только один судья. Его суда страшусь! И потому решил спасти голову твою молодую да маненько дурную! Больше ничем не смогу помочь, только отправить тебя на строительство острога. До тех мест напрямую верст этак триста пятьдесят по степям да нехоженой тайге. Царев конвой туда не сунется! Отсидишься там приказчиком, а после видно будет… Али Ромодановский помрет, али… – он хитро прищурился. – Ничего! Бог не выдаст, свинья не съест!
– Иван Данилович, –
– С тобой знающие люди пойдут! Их, главное, крепко в узде держать!
– О чем вы говорите? – вздохнул Мирон. – Краснокаменск в осаде. Силы наши, как я понимаю, на исходе, а вы новое строительство замышляете.
– Замышляю, – подмигнул воевода, – потому как не верю, что татарва нас одолеет.
Он замолчал и прикрыл глаза.
Мирон с тревогой наблюдал за ним, не зная, как поступить. Но Иван Данилович с усилием приподнял веки и поманил к себе пальцем.
– Нагнись!
И когда Мирон склонился над ним, прошептал едва слышно:
– Есть одна задумка! Слухай сюда…
Сытов привел их в густые заросли в дальнем углу острога. Напахнуло сыростью и подземельем. Мирон разглядел несколько толстых и длинных плах, прикрывавших глубокую яму. Одна из них была сдвинута. Сытов высек огонь, раздул его и зажег смолистый сосновый корень, который подобрал тут же, возле ямы. Затем неуклюже, с кряхтением сполз вниз и поманил за собой Мирона. Они очутились в тесном каменном мешке, в глубине которого зияла чернотой дыра. Заглянув в нее, Мирон увидел на дне отраженное пламя факела. «Вода», – сообразил он. Чтобы проверить, бросил вниз камень. Послышался всплеск, пламя внизу рассыпалось огненными бликами.
– Это хорошо! От жажды не помрем! – сказал он. – А где ход?
– Здесь, под нами; в боковой стене колодца есть щель, – ответил Сытов. – Она выведет наружу далеко за стены крепости. Выход у реки. Прикрыт скалой и зарослями шиповника. Проход узкий, два человека в ряд не пройдут, местами вода, но не выше колена. Идти надо по знакам известкой на стенах. Знаки через каждые десять шагов. В сторону от них не сворачивайте: заплутаете. Вон, глядите, цепь. В щель спускайтесь по ней.
– Полезли, полезли, крещены души! – раздался сверху голос Захара. – Я первый!
Он протиснулся между письменным головой и Мироном, весело блеснул в темноте полоской зубов, размашисто перекрестился, и, ухватившись за цепь, скользнул вниз. Следом за ним, крестясь, но беззвучно, отправились все двадцать казаков во главе с есаулом Овражным. Как сказал воевода, то были лучшие лазутчики гарнизона, а сам есаул два года назад с тридцатью казаками захватили большой обоз с оружием и доспехами, который кыргызы отправили, как албан, контайше. Причем положили полсотни охранников, да еще с десяток ясырей в крепость привели. И Тайнаха в первый его побег именно он поймал, отчаянный есаул Андрей Овражный.
Захар напросился идти вместе с хозяином. Мирон не отказал. Лакей сражался с калмаками, как заправский воин. Его глаза горели, когда он показывал барину боевой топор, который добыл в бою, и ссадину от удара мечом. Удар пришелся плашмя, что спасло Захара. Через секунду ойрат, покусившийся на жизнь лакея, упал с раскроенным черепом. Не спас даже шлем: рука у Захарки была тяжелой, а топором он хорошо орудовал с детства, помогая деду-плотнику.
Мирона он встретил у приказной избы. Оказывается, уже второй день Захар повсюду разыскивал своего хозяина. Думал даже, что он погиб. Но затем увидел его спускавшимся с высокого крыльца и бросился навстречу.