Закат Пятого Солнца
Шрифт:
— Да, сеньор капитан, — кивнул главный артиллерист. — Но, боюсь, это индейцев вряд ли остановит. Я смогу сделать всего один залп. Перезарядка займет много времени. Враги успеют добраться до стен.
— Если до этого дойдет, то забаррикадируемся во дворце. Пока что приказываю в разговоры с дикарями не вступать, на провокации не обращать внимания. Если будут кричать, угрожать или бросать камни, то ни в коем случае не отвечать. Даст бог, они не решатся пойти на приступ.
Альварадо, постаравшись принять беззаботный вид, пошел проведать Монтесуму.
— Я рад тебя видеть, Тонатиу, — сказал император. — Присоединяйся к моей трапезе.
Пока император и капитан конкистадоров ужинали, гул на улице нарастал.
— Что там за крики? — с невинным видом поинтересовался Монтесума. — Они доносятся даже сюда. У меня сегодня были сборщики налогов из Тлателолько и они сказали, что народ в столице неспокоен.
— Это преувеличение, уэй-тлатоани. Горожане возбуждены из-за предстоящего праздника.
Произнося эти слова, Альварадо лихорадочно пытался сообразить, не имеет ли смысла обратиться к Монтесуме за помощью. А если император согласится выйти сейчас на парапет дворцовой стены и прикажет индейцам разойтись? Вряд ли горожане ослушаются своего уэй-тлатоани. Испанцы видели, с каким истинно благоговейным трепетом относились подданные к своему повелителю. Но стоит ли показывать Монтесуме то, в насколько бедственном положении находятся осажденные конкистадоры? Он ведь только и ждет проявления слабости с их стороны.
Император умело тянул время. Он старался увлечь Альварадо беседой, дотошно расспрашивал собеседника о жизни в Европе, пытался вести полемику и о религии. Педро сидел как на иголках. Ему казалось, что гомон на улице превратился в настоящий рев, а индейцев в окрестностях лагеря собралось уже несколько тысяч. Хотелось поскорее выйти отсюда, чтобы своими глазами увидеть масштаб угрозы и понять, не пора ли командовать отступление во дворец. Хорошо, хоть пушки пока молчат! Значит, штурм еще не начался…
Монтесума понимал, что собеседнику не по себе, но виду не подавал. Уэй-тлатоани вел себя, как и обычно, дружелюбно. После еды он предложил сыграть капитану партию в местную азартную игру. Тут уж Альварадо не выдержал. Извинившись и сославшись на дела, он покинул повелителя ацтеков.
Педро вышел на улицу. Уже стемнело. Вокруг лагеря пылали сотни костров. В Теночтитлане и без того по ночам хватало огней. Они горели во дворцах и храмах, да и просто возле домов. Но сегодня это было похоже на настоящую стену пламени, которая старалась окружить ненавистных чужаков, лишив их шанса на отступление.
«А куда тут можно отступить? — думал Альварадо. — Из этого гигантского лабиринта, состоящего из сотен каналов и мостиков, невозможно выбраться против воли местных жителей. Да и разве для того Кортес оставлял меня в Теночтитлане, чтобы я покинул город при первых признаках опасности? Нет, дворец нужно удержать…»
Всю ночь испанцы и тлашкаланцы провели на стенах, вглядываясь в темноту, нарушаемую неверным дрожащим пламенем костров. Ацтеки вели себя вызывающе. Что-то кричали, размахивали руками, спорили между собой, указывая на дворец, в котором засели конкистадоры. Но на штурм не решались. Педро вспомнил дни, когда испанцы оказались перед угрозой полнейшего истощения во время войны с Тлашкалой. Теперь перед ним встала та же проблема. Он утешал себя тем, что даст солдатам отоспаться днем, когда хотя бы обзор будет нормальный. Сейчас же ему нужны все люди, способные стоять в карауле.
Утром во дворец прибыла все та же делегация жрецов. Ацтеки строго соблюдали пышность церемониала. Снова начались поклоны и воскурения благовоний. Альварадо, обычно утонченный, самоуверенный и приветливый, был уже мало похож на себя самого. Злой, подозрительный и не выспавшийся, он еле сдерживался, чтобы не применить силу.
«Какой смысл от всей этой дипломатии? Все-таки зря Кортес так нежничает с дикарями. Язык силы они понимают куда лучше! Приказать, что ли, пленить всех этих расфуфыренных негодяев?! Чем больше ценных заложников, тем лучше!»
Все же Педро удержался от этого шага, надеясь, что разгорающийся конфликт еще можно решить мирным путем. Хорошо брать в плен вождей Семпоалы во время свержения идолов, когда под рукой пятьсот конкистадоров. Совсем другое дело, если испанцев всего сотня, а ацтеков в тысячу раз больше, чем тотонаков.
— Тонатиу, прояви благоразумие, — сказал главный жрец. — Пойми возмущение паломников. Тысячи людей из окрестных городов пришли в Теночтитлан ради предстоящего праздника, а теперь они встревожены и ждут проявления гнева богов. Вчера вечером мне едва удалось утихомирить самых буйных, которые уже хотели ворваться во дворец.
— Когда ваш праздник? — хмуро спросил Альварадо.
— Через три дня.
— Передай людям, что я разрешаю провести эту вашу чертову церемонию на площади перед нашим дворцом. Монтесума, разумеется, будет смотреть на ваш танец, раз уж вам без этого и жизнь не в радость. А теперь сделай так, чтобы толпа, окружившая наш лагерь, убралась ко всем чертям! Не нужно доводить меня до крайностей. Если индейцы не разойдутся, то я прикажу стрелять из пушек!
— Я постараюсь утихомирить горожан, — с подчеркнутым смирением поклонился главный жрец.
— Да, еще одно. Чтобы никаких жертвоприношений.
Жрец, уже развернувшийся и собиравшийся уходить, застыл, как будто натолкнулся на стену. Потом медленно оглянулся и смерил испанца удивленным взглядом. Как будто не понимал, как человек, окруженный многотысячной толпой врагов, осмеливается еще и условия ставить.
— Тонатиу, в мире царит определенный порядок. И ни я, ни ты не имеем права его нарушать. Вы и так грубо и настырно вмешиваетесь во все аспекты бытия этого мира. Человеческая жизнь — это великий дар и я не могу отказать в нем богам.
За неполный год, проведенный испанцами в Теночтитлане, здесь сотни людей были принесены в жертву. Конкистадоры понимали, что им не хватит сил принудить ацтеков отказаться от этой традиции. И потому терпели. Но здесь для Альварадо существовала четкая грань. Одно дело — не выступить против жуткой церемонии из-за невозможности ее прекратить. И совсем другое — допустить проведение такого ритуала на территории, на которой считаешь себя хозяином. Педро, как ревностному католику, разрешение на человеческое жертвоприношение в испанском лагере казалось настоящим соучастием в этом дьявольском культе. После такого его душе прямая дорога в ад.